Может. Все может быть. На лестнице было людно, кровь совсем затерли, но полосы были явственно видны.
Перед Симоненко расступались, но галдеть не переставали. Да, поговорить есть о чем, кивнул сам себе Симоненко, теперь разговоров хватит на всю оставшуюся жизнь.
Так и есть – пятый этаж. Кто-то догадался перекрыть проход носилками, поэтому все жаждущие информации толпились на лестничной клетке. Симоненко отодвинул носилки и прошел на середину коридора.
Пятна крови кончились небольшой лужицей. Здесь он стоял. А дальше лежат тела в форме. Его люди. Совсем рядом от того места, где стоял стрелок. Слишком близко они его подпустили. Пистолеты, правда, достать успели.
Симоненко осторожно прошел вдоль стены, чтобы не вступить в кровь, натекшую из-под убитых. Дальше над человеком в форме склонился врач.
– Что с ним? – спросил Симоненко.
– Слепое ранение в живот.
– А у другого?
– У другого рана в плече.
Симоненко кивнул и пошел дальше. Навстречу ему шагнул младший сержант милиции. Симоненко посмотрел на его возбужденное лицо, на пистолет в руке:
– Что у тебя?
– Я его задержал.
– Кого? – спросил Симоненко и вспомнил, что этот младший сержант дежурил в приемном отделении, когда подполковник приезжал в больницу прошлый раз.
– Его, – младший сержант мотнул головой куда-то за спину, – он сюда пришел, устроил шум, сестра сказала. Он стол перевернул, кричал. Ребята собирали там рассыпанное добро, а их перестреляли.
– Значит, задержал.
Симоненко подошел к стоящему лицом к стене человеку. Руки стоящего были скованы наручниками за спиной. Подполковник развернул его к себе лицом. И почти не удивился.
– Сними браслеты, – сказал Женя, – вы что, охренели совсем?
Симоненко не ответил. Он обернулся к врачу:
– Организуй всех покойников в морг.
– Паталого-анатомическое отделение?
– И быстрее.
После этого подполковник замолчал и сел на стул недалеко от Жени. Симоненко не реагировал ни на ругань Женьки, ни на суету санитаров, убирающих трупы.
Когда, наконец, приехали следователь и эксперт вместе с начальником розыска, Симоненко молча выслушал доклад о принятых мерах, об усилении контроля на дорогах, кивнул с таким видом, будто кивает своим внутренним мыслям, потом встал со стула.
– Давайте тут без меня. Я буду занят. Несколько часов. Свидетелей перепишите – допросим завтра. Передайте информацию соседям. А у меня тут дела, – сказал Симоненко, взял Женьку за локоть и повел его к боковой лестнице.
Возле приехавшего милиционера задержался и снял у него с пояса резиновую дубинку.
Симоненко молчал и Женька молчал. Только когда Симоненко привел Женьку в подвал паталого-анатомического отделения и, отправив всех наверх, закрыл тяжелую металлическую дверь, Женя спросил:
– Чего это мы к жмурикам пришли?
– Поговорим, – ответил Симоненко.
– Не хочу я здесь разговаривать.
– Не хоти, твое право, – сказал Симоненко и ударил Женьку дубинкой в пах.
Кровь
Люди по разному воспринимают кровь. Кто-то совершенно спокойно может смотреть на свою рану и терять сознание при коротком взгляде на чужую. Кто-то наоборот – может лишиться чувств от малейшей капли крови, выступившей на его теле и спокойно переступить через лужу чужой.
Все это очень индивидуально. Можно также привыкнуть к виду и запаху крови. Это достигается многократными упражнениями. Но иногда реакцию на кровь не удается преодолеть никогда. И самый талантливый человек не может работать врачом.
И вкус, и цвет, и запах – все в крови действует на людей по-разному. Да и ведет себя кровь по-разному в разных условиях. В пыли кровь словно обволакивает себя пылинками и превращается в невзрачный комок грязи, отличающийся от пыли только темным оттенком. На покрытые мелом стены больницы кровь легла широкими яркими мазками, как акварель на влажную бумагу. Там где кровь попала на кафель пола или гранит ступеней, она вела себя как пролитое густое вино – текла под уклон, скапливалась в выбоинах и на стыках.
И если кровь на стенах вызывала у людей чувство страха, то на полу она вызывала скорее отвращение или опаску, как любая другая грязь. А после того, как кровь стали вытирать половыми тряпками, она и вообще перестала восприниматься как кровь.
Пятно крови на асфальте, там, где стояла Володина машина, быстро почернело и уже через несколько минут практически не отличалось от пятен машинного масла.
Кровь с убитых в паталого-анатомическом отделении к приходу Симоненко и Жени смыть успели. Вода из шланга очистила тела, только на полу, возле сливных отверстий осталось немного темно-красного.
Симоненко прервал работу.
После его удара Женя упал на колени, боль согнула его так, что он даже закричать не смог. Руки, скованные за спиной, не позволили ему удержать равновесие, и он тяжело упал лицом на белый кафель.
Кожа на брови от удара о пол лопнула, и по Жениному лицу потекла кровь.
– Су… – выдавил из себя Женя.
Симоненко неторопливо прошел в соседнюю комнату, вернулся со стулом и сел прямо возле лица лежащего.
– Сука… – простонал Женя.
– Это ты так думаешь, – спокойно сказал Симоненко.
Женя перевернулся на бок и попытался подняться на колени. Симоненко подождал, пока ему это почти удалось, а потом ударил дубинкой по левому боку, немного сзади.
Женя коротко взвыл и рухнул на пол.
– Да ты… ты что? – Женя отдышался и повернул лицо к Симоненко. Кровь из рассеченной брови заливала глаз и мешала смотреть.
Женю били в жизни неоднократно, но в этих случаях он хотя бы догадывался за что. Да и было это давно, Женька рано научился давать отпор, а потом близость к Греку надежно отгородила его от угрозы побоев.
Теперь же его били, ЕГО били. Его БИЛИ. И он знал, что мент тот психованный из приемного отделения прицепился к нему вовсе не по делу. Ему даже в голову не могло прийти, что после того, как разразится перестрелка, как пули просвистят возле его лица, после того как Сват взвизгнет и упадет, задергав ногами – что после всего этого запыхавшийся мент, поджавший хвост от первого же окрика, вдруг озвереет и ткнет пушку, и защелкнет браслеты.
Да ему и удалось это только потому, что Женя не успел прийти в себя. Теперь нужно попытаться объяснить все это подполковнику Симоненко.
Подполковник спокойно выслушал Женю. Не перебивая вопросами. Он продолжал молчать даже тогда, когда Женя замолчал.
– Ошибка вышла, честное слово! – сказал Женя.
– Честное пионерское, – сказал Симоненко.
– Что? А… – Женя кивнул, и почувствовал как бровь отозвалась болью. – Честно, без балды.
– Зуб даешь, – констатировал Симоненко, – век воли не видать.
Он был спокоен. Даже слишком спокоен, и этим напомнил Жене Грека. А когда Женя вдруг осознал, что Симоненко ведет себя так, как вел себя Грек в пещере, тело Жени покрылось капельками пота. Ему стало страшно.
Симоненко, не вставая со стула, наклонился и, не торопясь, стал осматривать карманы Жени, переваливая его с боку на бок, как мертвого.
– Это у нас что? – спросил Симоненко, извлекая из кармана Жениных брюк пару наручников, – подарок для любимой женщины?
– Ага.
– Ну, понятно, – кивнул Симоненко, – твоя шалава любит, когда ты ее к кровати пристегиваешь.
– Любит, – автоматически подтвердил Женя.
– А оружия у тебя нет, – сказал Симоненко.
– Да нет у меня ничего, нет. Напутал ваш мент, сволочь. Наложил в штаны и с перепугу напутал. Ну, на кой мне ваших мочить, подумай сам. Подумай!
– А еще у тебя доллары, – словно не слыша ничего, спокойно сказал Симоненко, – пятьсот долларов новыми сотенными купюрами.
– А что тут такого, – кто это запретил? – Женя и сам понимал, что балансирует на грани истерики и подобострастия, но ничего не мог с собой поделать.
Все вывернулось как-то странно, и Жене казалось, что все, что сейчас говорит Симоненко, что все эти мелочи – наручники и баксы, ложатся странным, непонятным ему образом. Кровь заливала лицо, левый глаз совсем заплыл, и Женя не мог рассмотреть выражение лица Симоненко, и Жене казалось, что выкрикивает слова он в пустоту. Женя снова попытался сесть, нащупал опору немеющими уже руками за спиной и снова рухнул от удара Симоненко.
– Ты лучше лежи, – сказал Симоненко, – лежи.
– Да за что? – почти всхлипнул Женя.
– Говоришь – просто привез друга своего к врачу?
– Да, сам посмотри… те.
