— Ох уж мне эти единобожцы, — покачала головой девчонка. Она тревожно оглядывала берег, будто и сама чего-то ждала. Марвин заставил себя не следить за её взглядом. — Совсем забыли, где живёте. Гайнель — дух-хранитель изначальной земли. Мекмиллен был заложен ещё до появления в Хандл-Тере Святого Патрица с его сворой, и владельцам замка хватило ума не гневить древних духов. За что они теперь и платят, отваживая опасности. Ты, мессер, опасность для Мекмиллена, ты сам это знаешь, и врёшь в лицо духу-хранителю. Да, почитай, если бы она тебя теперь утопила, ты бы ещё легко отделался!
— Так она… — Марвин всё же обернулся — и обомлел. Снег, только что взрыхлённый копытами пегой лошади, снова лежал ровным пластом — смёрзшимся, будто не только засыпать успело, но и морозом схватить… словно всадница проходила здесь несколько дней назад. Или вовсе не проходила.
Марвин судорожно выдохнул густое облачко белого пара, на миг застившее ему взгляд.
— Так она… всё-таки неживая была.
— Гайнель-то? Ну, о них всякое говорят. Может, эта и правда призрак кого-то из Мекмилленов. Судя по тому, как она близко к тебе подобралась — и впрямь сильно чуяла. Да и ты уши развесил… Со стороны поглядел бы на себя! Ох, ну даёте вы, южные, — лезете на север, ничего о наших богах не зная.
— Ты… язычница?!
— Предайте меня священному суду, мессер единобожец, — съязвила девушка. — Небось целее будете.
Марвин хотел ответить — и понял, что нечего. Гул от удара призрачным копытом по льду всё ещё отдавался в его теле.
— Почему она ушла? — не сводя глаз с переливавшегося в солнечных лучах льда, спросил Марвин.
— Потому что меня увидела. Гайнель может говорить с человеком лишь один на один. И убить его тоже может, только когда он в одиночестве. А ты, мессер мой, теперь не один.
— С чего бы это? — обернувшись к ней, неприязненно спросил Марвин. Он заметил на бедре у девчонки короткий меч, но знал, что в случае чего справится с ней без труда.
Если только прежде странная, отталкивающая и вместе с тем чарующая дева на том конце озера не позовёт его за собой, и он не ступит на лёд, который мгновенно проломится под его ногой.
Чернявая девушка снова фыркнула, поправила перевязь и сказала — так, будто он спрашивал очевидное:
— Да потому что и мне надо в Мекмиллен. И потому что раз уж здешняя гайнель тебя учуяла, она учует и меня.
— Ты тоже в Мекмиллен не с добром? — невольно усмехнулся Марвин.
— Взгляни-ка на меня, единобожец! — хохотнула девушка и широко раскинула руки, открывая грудь, плотно охваченную кожаным доспехом. — Похожа ли я на святошу, что будет ломиться за самонадеянным дурнем по бурелому — за добром?!
— И давно ты за мной шла?
— От Уоттерино. Ну что, едем? Я эти места немного знаю. Тут завалинка чуть в стороне, можно продраться. А Мекмиллен уже близко совсем.
Марвин глядел на неё, не скрывая любопытства. Она была наглой, и это ему в ней нравилось. Причём, пожалуй, одно только это.
Он вспомнил о манерах и о том, что всё же имеет дело с какой-никакой, а женщиной, и сказал:
— Я Марвин из Фостейна.
— Ты б ещё титулы свои перечислять стал в порядке пожалования, мессер рыцарь! — снова фыркнула девчонка и, тронув коленями бока лошади, бросила: — Рысью меня зови.
Лукас поднялся перед рассветом — давняя привычка, которую он приобрёл ещё в юности и теперь не собирался менять. Восход он встретил, стоя у окна — и, к своему удивлению, отчаянно тоскуя по раздольным полям Предплечья, залитым розовато-жёлтым рассветным сиянием. А здесь, в городе, только слабые его отблески гуляли по заснеженным крышам.
— Вернитесь, — пробормотала Селест. Будь это приказом или просьбой, Лукас бы не тронулся с места, но она ещё не проснулась толком, и её голос был лишён каких бы то ни было интонаций. Она просто сказала то, что хотела — и он ей не отказал.
Стоило ему снова оказаться в постели, как тёплое женское тело прильнуло к нему, и мягкая ладонь сонно зашарила по его паху.
— Так рано… — жалобно вздохнула Селест, не открывая глаз. Лукас накрыл ладонью её грудь, ткнулся губами в золотистые волосы на макушке.
— Рано. Не рассвело ещё. Спите.
— Нет-нет! — она вскинулась и, щурясь со сна, посмотрела на него. Её рука всё ещё лежала на его мужской плоти, а он чувствовал тепло её груди в ладони, но оба они знали, что это было скорее выражением нежности, чем страсти. Ночка у них выдалась бурная, у обоих сейчас вряд ли нашлись бы силы продолжать. Они и заснули-то всего час назад. Лукас тем не менее чувствовал себя странно бодрым — хоть прямо теперь в седло да в галоп. От этой мысли ему стало тоскливо. Какое седло, какой галоп… Волей Дерека он был в Таймене чуть ли не под домашним арестом. Хотя и нельзя сказать, что эту участь ему ничто не скрашивало.
— Спите, — повторил Лукас, но Селест, упрямо тряхнув головой, села в постели. Стёганый шёлк одеяла сполз с её груди. Лукас смотрел на изящно выгнутую спину, на запрокинутые в ленивом потягивании руки. У неё были очень тонкие запястья, а медовое золото волос выгодно оттеняло белизну кожи. Ей давненько перевалило за тридцать, но тело она сохранила изумительное, да и в постели оказалась великой искусницей. Она была именно такой, какой в представлении Лукаса должна быть женщина, и за это он её уважал. Да, именно уважал.
— Я велю подать кофе, — сказала Селест и дёрнула за шнур, висевший в головах кровати. Потом поднялась, на ходу оправляя волосы, накинула пеньюар и юркнула обратно в постель.
— Только не вставайте, — добавила она, и на сей раз это была просьба, которую, впрочем, спас от сентиментальности здоровый прагматизм: — Холодно, как в аду! Целый день бы из постели не выбиралась.
И она снова прижалась к Лукасу всем телом, интимно и требовательно, обязывая его делиться теплом. Самое обидное, что у него даже не было повода упрекнуть её в лицемерии: под конец зимы действительно покрепчали морозы, и даже маленький, а потому хорошо протапливаемый особняк Наворна казался холодильным погребом. Другое дело, что Лукаса мороз не смущал: будь он на воле, где-нибудь посреди диких полей, с удовольствием сейчас нырнул бы с головой в снег… Но снаружи, на тесных улицах, громоздились лишь куцые грязные сугробы, и приходилось довольствоваться малым: телом женщины рядом с собой.
И это, кто бы мог подумать, уже третью ночь подряд. Причём, судя по всему, последней она отнюдь не была, несмотря на то, что оба они все эти дни страшно не высыпались. Следует учитывать также, что первые сутки они вообще не вылезали из постели. Селест из Наворна оказалась дамой ненасытной, а Лукас лишний раз не без удовольствия убедился, что годы своё пока не берут.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
