Сполох ничего не ответил. Но у самого от сердца отлегло. Значит, не лапанная ещё девка, не порченная. И удивился, что рад этому. Казалось, ему-то какая разница? Мало у него, что ли, баб имелось, чтобы ещё на невольницу зариться? А вот поди ж ты - засела у него где-то в сердце заноза, тревожила что-то, теребила.
Он поднял руку, отрешённо провёл ею по густым волосам девки, взвесил на ладони тяжёлые космы, погладил по плечам. Знойника неотрывно смотрела на него, чуть склонив голову и не шевелясь, словно боялась спугнуть несмелого зверя.
- Гребень бы тебе, - промолвил Сполох. - Спрошу у Костореза...
А затем притянул к себе девку и начал целовать в мягкие жадные губы, в пропахшую кислым молоком шею, в гладкие душистые щёки, в проколотые (когда только успела?) уши, а она, не отстраняясь, задышала глубоко и неровно, и обхватила его цепкими пальцами, и подалась вперёд, готовая выплеснуть всю свою любовь.
Потом, много позднее, Сполох удивлялся: где были его глаза? Как же проморгал он такое чудо? Знойника же, став хозяйкой жилища, перво-наперво поселила у себя под боком сестру, сделала своей помощницей.
- Нам другие служанки не нужны, - сказала она. - И без них обойдёмся.
Это было ещё до похода в мёртвое место. Поход же окончательно связал их нерасторжимыми узами. После стольких невзгод, вынесенных вместе, после стольких страхов Сполох уже не мог смотреть на свою рабыню как на наложницу. Она стала кем-то больше: душевным приятелем, заботливой сестрой, хлопотливой подругой. Ходил, размышлял, прикидывал так и этак - и по всему выходило, что лучшей жены ему не найти. Одно останавливало: всё ж таки - бывшая рабыня, да ещё и огнепоклонница. Как на то родичи посмотрят? Думал посоветоваться с мачехой, но не решился: разболтает ещё раньше времени. Осторожно, намёками, чтобы не выдать себя, заговорил с девкой насчёт смены веры. Та, умница, сразу всё смекнула, ответила просто: "Если славим Сына, то почему бы не восславить Мать?". Сполох возликовал. Теперь можно было идти к вождю, толковать насчёт свадьбы, но Сполох всё ещё колебался. Слишком уж необычное дело: невольницу, еретичку взять в жёны. А ну как после этого Головня лишит милости?
Однажды зашёл к нему Кострец - угоститься забродившим молоком; сказал, хлебая из остродонного глиняного блюдца:
- Слыхал, небось - родичи на нас зло держат из-за Рычаговских девок. Особливо бабы. Говорят, заворожили нас чужачки, ума лишили, на свою сторону тянут...
- Дрозды о летнюю пору тоже много чего болтают, - буркнул Сполох, глядя на пожелтевшие обломки рёбер, привязанные с боков к нательнику Костреца.
- Так-то оно так... А всё же неспокойно как-то. И бабы эти, и скотина...
- А что скотина? - насторожился Сполох.
Гость закряхтел, не зная, как сказать.
- Ты бы, Сполох, отказался от лошадей, что тебе вождь подарил. Коровы - ладно, богиня с ними, а вот лошадей отдал бы назад. А то люди негодуют, то и гляди - вспыхнут как сухой валежник.
- Да ты в своём ли уме? Мне их Головня подарил. Или хочешь с вождём меня рассорить, земле тебе в уши?
- Подарил, - согласился Кострец. - В обход собрания.
- А тебе-то что за дело? Ты не посланец ли ихний? Ежели так, поди да скажи, что шиш они от меня получат, а не скотину.
- Общину дразнишь, Сполох. С огнём играешь.
- Что мне община, когда есть вождь? Он волен и скотину раздавать, и общину вести. А собрание мне - тьфу да растереть. Сам передашь или я скажу?
- Сам, - усмехнулся Кострец.
На том разговор и закончился.
Сполоху эта беседа будто дала пинка по зад. Он понял - хватить тянуть.
Собравшись с духом, выложил Головне всё, что накипело. Тот сощурился с подозрением, промолвил:
- Жениться, значит, надумал? Ну, дело хорошее. Тем паче, на Рычаговой. Новые бабы - общине приплод. Веру-то нашу она уже приняла или всё в еретичках ходит?
- Согласна принять.
- Согласна, значит. Добро. Проведу я над ней обряд.
Помощник и не догадывался, что вождя это известие обрадовало не меньше него. Шутка ли! Внучка Отца, плоть от плоти злейших врагов, склонилась перед верховной богиней. Какой удар по маловерам!
Но провести обряд Головня не успел. Сбежала Искра, а потом восстала община.
И вот теперь Сполох и Знойника прятались в сосновой роще от разбушевавшейся толпы, и молили богиню избавить их от ярости огнепоклонников.
Холм, на котором располагалось становище, почти вплотную придвигался к роще, возносясь к небу мшистым косогором. Наверху, чуть не над головами беглецов, гремели раскатистые крики, а позади, где роща полого сползала к берегу, отторочившись ивовыми зарослями и чахлым березняком, в беззвучной торжественности несла свои воды Великая река.
Сполох и Знойника были не единственными, кто нашёл здесь спасение. Из становища то и дело прибегали несчастные Рычаговы: скатившись по косогору, ополоумевшие от ужаса, они бросались в кусты голубики, чтобы кинуться в воду. Сполох кричал им:
- Остановитесь, безумные, мрак вас побери! Куда бежите? К смерти своей бежите?
Они шарахались от него; с перепугу врезались в костистые стволы елей и сосен, спотыкались о корневища, падали.
- Что там? Что? - тряс их за плечи Сполох.
На него смотрели бешеными глазами, из раззявленных ртов неслось что-то невразумительное.
- Айяяяяя... айяяяяя... п-п-пусти... п-пошёл... айяяя...
Сполох не отступал, тормошил их, бил по щекам.
- Это я. Узнаёшь меня? Что там творится? Говори!
Беглецы лупали глазами, выдавливали дрожащими голосами:
- С-смертоубийство...Резня... Арт-тамоновы п-пришли... реж-жут... всех, всех... до единого...
Вести приходили одна страшнее другой. Говорили, будто в верхнем стойбище перебили всех людей, а из тел их вырезали сердца - в знак торжества над Льдом. Кто-то видел, как из сердец этих, голося, выползали бескрылые духи, а Огонь своим дыханием испепелял их - к радости бесноватых повстанцев. "Рожи у них - как пламя: опаляют и жгут. А изо рта дым идёт, и глаза светятся". Доносили, будто фигурка Науки, брошенная в костёр, заплакала чёрными слезами. Уверяли, что и сама богиня, показавшись на миг в истрёпанном как старая шкура небе, зарыдала и ударилась о землю, пропав без следа.
Ни одного родича среди беглецов Сполох не увидел, сплошь чужаки. Он стоял среди них, смешной и нелепый в своём нательнике, и рычал от бессильной злобы. А над становищем разносились вопли и конское ржание, где-то голосили люди и слышался пьяный смех.
Некоторые из спасшихся бросались с кулаками на Сполоха, осыпали его ругательствами, порывались утопить, чтобы хоть так выместить злобу на ненавистных Артамоновых. Знойника храбро защищала своего господина - её обзывали Артамоновской подстилкой, советовали заткнуться. Сполох, не стерпев, вынул из мягкой прелой земли нож, погрозил языкастым, сказал, что будет резать наглецов без пощады. Рычаговы примолкли, но продолжали бросать на парочку ненавидящие взгляды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
