Хамерштетер вскочил в седло и хотел уже пришпорить коня, как вдруг Шварц придержал его.
— Услуга за услугу, брат Хамерштетер. Надеюсь, Вы порадуете меня добрыми известиями. Близится вечер, а московита всё не видно. Неужели мы не попотчуем его сегодня?
— Право, для беспокойства нет причин. Русские вон за тем лесом и идут сюда в боевом порядке.
— Много ли их?
— Насколько могу судить, тысяч девяносто.
Шварц просиял:
— Запомните сей день, дорогой Лукас — канун Воздвижения Креста Господня. Сегодня мы воздвигнем крест своею кровью!
Шварц взмахнул огромным белым полотнищем и чёрный крест, запечатлённый на нем, взметнулся над полем.
Хамерштетер не ответил, хотя думал почти о том же: чем бы ни закончилось сегодняшнее сражение, уцелевшие будут вспоминать тринадцатый день сентября 1502 года от воплощения Господня, покуда бьётся сердце.
Направляясь к магистру, Хамерштетер заметил Януса, неспешно распоряжающегося у телег. Почти всех туземцев оставили охранять обоз. Наверное, Янус счёл бы это очередным немецким коварством, если б узнал, что их оставили на растерзание московитам. Но подобная мера — военный расчёт и не более того. Крестьяне на какое-то время удержат русских, хотя бы просто тем, что вызовут суматоху. Как бы там ни было, исчезновение Януса вполне устраивало Хамерштетера. Кто знает, не проболтается ли он.
Услышав о девяносто тысячах русских, магистр, в отличие от Шварца, в восторг не пришёл. Лукас отметил характерную борозду, возникавшую на лбу Плеттенберга всякий раз, как ему сообщали особо дурные вести.
— Значит донесение из Москвы верно, — магистр окинул поле мрачным взглядом. — Наш сторонник сообщил тайным письмом, будто князь Иван даже сражения нас удостоить не желает, но собирается окружить множеством людей своих и гнать в Москву как скот.
— Неужто у нас есть друзья в Москве? — удивился Хамерштетер. — Московит, или кто из нашего народа?
— Некий итальянский зодчий, именем Фиоравенти. Он надеется, что в благодарность за услуги, мы поможем ему выбраться из Московии.
— Разве он не волен уехать от московита, когда пожелает?
— Много лет назад Иван приказал татарам зарезать немецкого лекаря Антона, кой не сумел вылечить одного татарского князя. Татары хотели отпустить несчастного, но московит настоял на убиении. Фиоравенти испугался подобного обращения с иноземцами и стал проситься домой. Тогда Иван лишил его имущества и посадил под замок в доме убитого врача. С тех пор итальянец ищет пути к избавлению от ненавистной службы.
Хамерштетер посмотрел на безымянный палец правой руки. На нём ещё виднелся отпечаток кольца.
— Девяносто тысяч… — произнёс магистр и после некоторой паузы крикнул во всеуслышание:
— Если мы одержим победу в сей битве, я совершу паломничество ко Гробу Господню в Иерусалим!
Из-за леса показался авангард псковского ополчения. Впереди ехал удалой боярин со знаменем, подле него музыканты дудели в свирели и сопелки. Увидев запряжённый конями обоз, псковичи пришпорили скакунов и бросились к телегам наперегонки с визгом и гомоном.
— Слава Богу! — вздохнул магистр.
Лицо его просветлело.
Когда Хамершетер занял своё место справа от Маттиаса Пернауэра, туземцев, стерегших обоз уже изрубили, и псковские ратники хватали, кто сколько мог: всадники грузили добро на коней, а пешие валили массивную поклажу на спину. Вскоре подоспели москвичи и, видя, что псковскому люду досталась лучшая часть, принялись избивать псковичей плетьми и кулаками, таскать за бороды, швырять на землю, круша бочонки с вином и пивом, ломая походную мебель, рассыпая зерно и прочую провизию. Музыканты, знай своё дело, заиграли пуще прежнего, заглушая весёлыми переборами площадную брань.
Бояре, те что вели войско, спохватились, увидев изготовившихся немцев, и стали выгонять своих ратников в поле. Те двигались неохотно, так и норовя прихватить ещё чего-нибудь из обоза, да отвесить тумак соседу, но крики, а в ещё большей степени, боярская плеть, возымели наконец желаемое действие, и псковичи с москвичами, пешие и конные, знатные и простолюдины, толпа за толпой, вышли в поле и побрели на немцев.
Вольтер фон Плеттенберг обогнул на полном скаку правый фланг и оказался перед войском. Каждый в строю понимал, что ему предстоит, но всё же ждал слов магистра, будто его речь могла ещё более укрепить их, убедить в необходимости стоять до конца.
— Господа земли Ливонской! — крикнул Плеттенберг как можно громче. — Дерзкий московит думает одолеть нас числом своим. Он вздумал не только лишить нас законных владений и жизни, но и постыдить доблестное рыцарство. Посему отступать нам некуда, ибо если дрогнем, то потеряем и честь, и жизнь, и имущество своё. Ежели устоим, то павшие удостоятся славы небесной, а уцелевшие прославятся во всех землях немецких, и во всех христианских державах. Уподобимся же Иуде Маккавею, который одолевал бесчисленных врагов малым воинством и возложим упование наше на Всевышнего! Устроим московиту горячую баню, чтобы он надолго запомнил сей день. С нами Бог!
— С нами Бог! — повторили пять тысяч голосов.
Магистр занял своё место на холме позади рыцарской конницы.
— И это Вы называете «девяносто тысяч»? — крикнул фенрих Хамерштетеру, показав на толпы русских, расползавшиеся по полю.
— А сколько по Вашему?
— Восемнадцать от силы.
— Не желаете ли Вы сказать, что я ослеп?
— Как раз наоборот, брат Хамерштетер, Вы обладаете отменным зрением. К тому же страх усиливает его многократно, так что глаза Ваши видят трёх врагов вместо одного!
Шварц расхохотался.
— Чёрт возьми, фенрих, я убью Вас!
Хамерштетер побагровел от ярости. Он никак не ожидал колкостей со стороны Шварца теперь, когда в глазах всех Лукас был храбрецом, и когда каждый думал лишь о предстоящем сражении. Конрад всегда относился к нему с презрением, но их сегодняшняя встреча на краю поля, кажется, растопила лёд. Да и вообще, Шварц раньше не позволял себе насмешек перед битвой. Он стал вести себя так, словно его не беспокоил ни исход баталии, ни собственное будущее. Выражение лица и весь облик его свидетельствовал о душевной вакханалии, которой он предался безраздельно. Лукас чувствовал себя преданным и униженным.
— Позаботьтесь о собственной шкуре, Лукас, а я найду себе противника подостойней!
— Да что с Вами, Шварц! — встрял Генрих Пернауэр. — Вы никак пьяны?
— Вовсе нет, — ответил Шварц, стискивая древко знамени. — Я не люблю ротозеев, которые лезут не в своё дело. Таким людям как брат Хамерштетер надо индульгенциями торговать, а не на войну ходить.
— Приготовиться! — скомандовал Маттиас.
Русские толпами устремились на немецкий строй. Казалось, ещё немного и ревущая масса, подобная былинному змею-Горынычу безо всяких усилий, потешно поглотит иноземное войско, перемелет его своими чудо-челюстями и выплюнет остатки за море, откуда приплыли непрошенные гости. Шли разухабисто, кто с бердышами, кто с палицами и кольями, дети боярские гарцевали на конях, размахивали саблями да плётками. Музыканты брели вперемешку с ратниками, наяривая на дудках, что было воздуху в груди.
Немцы забили в барабаны. Маттиас Пернауэр поднял меч, аркебузиры изготовились к бою. Хамерштетер лёг на землю, положил увесистое дуло на опору. Второй ряд опустился на колено. Лукас натянул каску поглубже, чтобы залп второго ряда не оглушил его. По обе стороны от головы, прямо над ухом нависли аркебузы. Пехотинцев третьего ряда он не видел, но знал, что и они изготовились. У Хамерштетера оставалось довольно времени, чтобы оглядеться по сторонам, потому что аркебузиры должны стрелять вслед за пушкарями, а цойгмейстер — азартный малый и палит не иначе как в упор. Хамершеттер украдкой взглянул на Шварца. Тот стоял в полный рост, как статуя, верхняя половина лица прикрыта опущенным забралом. Судя по развевающемуся знамени, ветер начал менять направление и дул теперь в сторону ливонцев. Хамерштетер отметил про себя, что московиты лишатся дымовой завесы от немецких огненных снарядов и будут видны как на ладони. Справа бухнуло. Белый дым поплыл вглубь немецких рядов. Ядро точно легло в одну из толп русских, выкосив половину. Снова бухнуло, и опять попадание. Пушки, одна за одной, изрыгали огонь и дым, каждый раз унося в небытие конных и пеших. Прямо перед Лукасом лошади снесло голову, туловище пронеслось ещё несколько саженей и рухнуло, опрокинув ошалевшего всадника. Московиты, не веря происходящему, напирали. Задние подталкивали передних, а те хотели бежать от смертоносных ядер. Началась давка, кое-где завязалась драка. Лукас прицелился. Барабанная дробь смолкла, грянул залп. В ушах зазвенело, белое марево окутало на мгновение Лукаса, пряных запах пороха окатил его. Он протянул отстрелянную аркебузу назад и взял заряженную. Дым рассеялся. Московитов полегло столько, что неудержимая человечья река, казалось, пересохла. Конные топтали пеших, одни рвались вперед, другие пробивались назад, третьи пытались прокрасться между клубками дерущихся и орущих. Можно было стрелять не целясь. Снова забили барабаны. Залп. Затем ещё. И ещё один. Три первых ряда методично передавали аркебузы назад, и получали заряжённые. Всё делалось быстро и спокойно, и если бы не вопли, рваные раны и раздробленные кости там впереди, можно было подумать, что ремесленники передают по цепи кирпичи на стройке. Наконец, сила бегущих превозмогла сопротивление наступающих, волна людей и коней покатилась назад. Маттиас скомандовал первым рядам встать. Пехотинцы сменили аркебузы на алебарды, и вот уже Лукас шагал с мощным древком в руках, опьяненный успехом и ощущением собственной мощи. Они шли, смалывая всё на своём пути. На флангах запели трубы. Рыцарская конница блестящими колонами устремилась вслед за бегущими детьми боярскими. На середине поля рыцари развернулись и неспешно двинулись к исходным позициям. Пернауэр Старший скомандовал отход. Через пол часа Лукас был на том же месте, и всё, кроме заваленного телами поля, выглядело как в начале.
