«Внизу то же, что и наверху — древняя загадка, никем до сих пор не раскрытая. Кто зашифровал таинственную весть иероглифами каменных звёзд в ночном море? Какой зодчий позаботился о том, чтобы светила, всплывающие на ночном небе с заходом солнца, порождали те же мерцающие фигуры, которыми прилив украшал вечернее полушарие лагуны?»
Начикет ляжет на спину, предастся сиянию созвездий и плеску небесных волн:
«Из ночи в ночь небо и океан собирают себя в светящиеся точки, изо дня в день разливаются они светом и бирюзой, послушные извечному ритму становления. И лишь человек цепляется за собственные границы, убивает жизнь, чтобы застолбить себе неподвижную конуру существования. Но, может быть, не весь человек, а лишь малая частица его?»
В смутной догадке наспех перечитанного текста, в прорицаниях Юлии, в себе самом Начикет уловит неясное томление по кому-то давно забытому и всё же напоминающему о себе непрестанно. Он ощутит себя онемевшим о́рганом жизни, намного превосходящей его самого. Страстно захочется разорвать путы, стянувшие это угадываемое тело и не позволяющие потокам свежей крови оживить истощённые ткани:
«В Юлии две души — одна привычная, знакомая с первых дней жизни, а другая — нездешняя, но в равной степени близкая. А с недавнего времени стала зарождаться и третья — младенческая».
Всё чаще Юлия будет подходить к отцу, бережно гладить свой живот и говорить, что ждёт ребёнка. Никаких признаков беременности не будет, но это третье станет вызревать в ней с удивительным упрямством. С некоторых пор Начикета перестанут пугать приступы. Он сживётся с ними. В поведении Юлии проявится определенная логика, пусть даже и неподвластная ему. Собственные интеллектуальные потуги покажутся Начикету смешными, ибо он осознает, что мысль, которую Юлия старается донести до него, — проста как жизнь:
«В любом человеке обитает несколько душ и никто не тождественен самому себе. Каждый говорит с собой, со множеством себя».
«Призыв собрать себя воедино — вовсе не безумие, — поймёт Начикет. — Все, все мы шли по ложному пути. Искали смысл и цели где угодно, только не в себе. Мне понадобились бы годы, вдвое больше времени, чем отняла у меня Летопись, чтобы изучить биографию каждой из тех личностей, что обитают во мне, изложить всемирную историю становления и взаимоотношений собственных моих ипостасей. Но даже если бы и появилось необходимое время, я так и не постиг бы самого себя, ибо большая часть меня рассечена временами и пространствами, небрежно разбросанными среди отдельных существований. И думать не приходится о постижении других людей, о человечестве! Человек не тождествен личности, но тождествен вселенной. Что есть человек?»
Собственные воспоминания, опыт Александра, прозрения Артура, ясновидение Юлии, открытия учителей — всё выстраданное познание человечества устремится к Начикету. Бездна за бездной, глава за главой раскроется перед ним правда о человеке:
«Человечество суть человек. Не двуногое сверхживотное, но многоликий полубог — таков нынешний человек. Многомерное, многослойное, многополярное сознание, таящее в себе бесконечные ряды возможностей — таков человек.
Далекое ли — близкое ли, прошлое ли — будущее ли, своё или чужое: всё есть человек.
Моя жизнь суть чья-то фантазия. Наша история суть чье-то будущее, чья-то судьба суть моя догадка. Я, ты, мы и все имена и образы на свете суть едино и всё это — человек.
Погибший мир вторгается, ибо он — фантазия мира нынешнего, а мир нынешний — одна из бесчисленных фантазий мира ушедшего. Ничего не уходит, всё существует и зреет человеком, пестуемое каждой корпускулой его сознания, которая есть личность.
Летопись заговорила, ибо мы, постигающие, сумели вложить в её безмолвные уста свои фантазии.
Сословный порядок пришёл в движение, потому что умножился вымысел. Желаем мы того или нет, но, повзрослев, мы стали воображать самостоятельно, тем самым, множа грани действительности.
Что же теперь?
Теперь осталось собрать себя воедино, сплавить размётанные собственной незрелостью миры, извлечь частицы божественного из человеческой субстанции как извлекаются крохи человеческого начала из животной массы.
Итак, осталось преобразиться».
Но радость прозрения сменится разочарованием:
«Собрать самого себя — подобное превыше сил человеческих. Или есть Что-то или Кто-то, превосходящий человека? Кто-то способный соединись заблудившиеся личности?»
Неистовым усилием воли Начикет устремит высвободившуюся энергию веры к неведомому «Кому-то». Вселенная сдвинется. Сквозь рокот становления до сознания мудреца долетит зов Александра:
«Юлия!»
Начнётся отлив, но воды будут ещё слишком глубоки. Начикет бросится со скалы и поплывёт к берегу. Подводный вихрь подхватит его и понесёт с невообразимой скоростью. Невидимая рука направит движение. Едва коснувшись берега, он войдёт в покой дочери.
Она будет лежать, бледная, в холодном поту. Родовые схватки причинят неописуемые страдания. Артур возьмёт её руку. Александр будет немигающим взглядом смотреть на округлый живот. Тело Юлии станет сиять всё ярче и ярче.
Начикет мысленно позовёт дочь. Молчание.
— Юлия! — скажет он вслух.
— Грядёт! — крикнет Юлия, задыхаясь.
— Кто грядёт?
— Выбирай: я или оно! Я или оно!
— Что такое «оно»?
Начикет станет метаться в отчаянии, не понимая, чего от него требуют, и что он должен выбрать. Он умоляюще посмотрит на Артура.
— Что такое «оно»? Ты знаешь?
Художник кивнёт.
— Не молчи, умоляю тебя!
— Божество, — выдавит Артур.
— Какое божество?
Начикет словно забудет Предание, которому будет служить верой и правдой всю свою жизнь.
— Боги, рождения которых вы ждёте, — в голосе Артура зазвучит гневная нотка. — Ты же пожертвуешь дочерью ради богов, Начикет? Вы так долго ждали этого момента, и вот он настал. Вы оказались правы, какое счастье!
Начикет будет стоять перед умирающей Юлией, будто вконец обезумев.
— Ну же, мудрец! — закричит Артур. — Чего же ты медлишь! Сделай свой выбор, скажи богам «да»! Убей дочь ради высшего знания!
Начикет устремит взгляд на Александра. Агонизируя, скажет он еле слышно:
— Да.
— Нет! — завопит Начикет так, что содрогнуться стены. — Нет! Нет! Нет!
Сияние погаснет, живот начнёт опадать на глазах. Начикет взглянет на Александра, потом на Артура — оба в оцепенении. Юлия откроет глаза, улыбнётся и пристально посмотрит на отца. Артур и Александр тоже станут смотреть на Начикета с удивлением: с ним будет происходить необыкновенное. Одна Юлия поймёт происходящее вполне. Начикет заметит, что его руки слегка светятся. Светится он весь, становясь всё ярче и прекрасней.
— Пора, — прошепчет Юлия. — Тебя ждут.
Начикет выйдет из покоя, спустится по каменным ступеням. Предвкушение встречи овладеет его душой безраздельно, он будет шагать легко и свободно, оставляя позади Дом с Образа, скалы и бледнеющую луну. Подойдёт к ясеню. Перед ним полоса тумана, освящаемая изнутри кочующим светилом. Начикет подождёт. Мгла расступится, и мудрец увидит идущего навстречу рослого человека в пурпурном плаще. Яркое сияние, исходящее от пришельца, позволит разглядеть его черты даже вдалеке. Впрочем, Начикету не нужно будет особо всматриваться, чтобы угадать себя в знакомом по снам образе сорокалетнего Героя с длинными светлыми волосами и пронзительным взглядом серых глаз.
— Я верил, что мы найдемся, — произнесёт Герой точь-в-точь, как во сне.
— Я надеялся.
Интермедия
Всё повторяется: площадь, толпа, дискотека, ди-джей, запах бензина… Но есть и новое: в толпе, улюлюкавшей в ожидании казни, Эдик замечает знакомые лица. Сергей Павлович кивает, подбадривая. Сквозь рёв сотен глоток слышится его живой голос: «Держитесь, Эдуард! Вы почти у цели». Джеймс показывает ему пальцами знак победы V, его губы говорят: «Всё будет в порядке!» Аднан молча кивает головой, всем видом выражая сочувствие и поддержку. Эльза ходит с сервизом между танцующими и разливает чай. Вспыхнул бензин, она оборачивается к Эдику, и сквозь огонь он видит лицо Клары. Начинается дождь, толпа бросается в пляс, из колонок рвётся:
«Девочка с глазами из самого синего льда тает под огнём пулемёта…»
Долгожданная лёгкость. Клаас разлетается невесомым пеплом всё выше и дальше, сливается с каплями дождя и ночным небом. Издалека его нагоняет голос ди-джея:
— Вы достойно прошли свой путь! Победа досталась Вам по праву!
Он хочет бесконечно наслаждаться дождём и ночью, но сон начинает разлезаться, и вот, в прорехах показывается уютная спальня. Разноцветные лучи струятся сквозь витраж, переливаются на позолоченных корешках пухлых томов, заполняющих собой огромный книжный шкаф, ласкают утомленные тени, желая им приятного сна. Свет входит не спеша. Он деловито расставляет декорации нового дня, предупредительно останавливаясь у каждого закоулка, который ночь пожелала оставить за собой.
