Катя… он не знал, заберёт ли её с собой или нет. И самое главное –
захочет ли она с ним уйти? Вдруг она решит остаться в городе? Что ж, в таком случае Женя не станет её уговаривать. Его чувства почти угасли, и он не хотел вновь их будоражить. Пусть то, что умирает, умирает, а что живёт – продолжает жить.
По крайне мере, так он пытался себя убедить.
И мысли о Кате почти пропали и наверняка сошли бы на нет, если бы не одна случайность, которая произошла 28 июня, в двенадцать часов дня. Женя только надел спортивную форму (её раздавали ещё в начале месяца; Святцы доставляли сюда море одежды), включающую в себя обтягивающую торс футболку и чёрные шорты, чуть-чуть не доходившие до колен. Женя как раз собирался на тренировку, когда наткнулся на Катю прямо на лестнице: он поднимался вверх, она спускалась вниз. С миской. С чёртовой миской.
Женя сделал шаг в сторону, продолжил подъём и…замер. Замер тогда, когда меж его пальцев заскользили другие – такие тёплые и нежные. Сердце, ещё несколько секунд назад спокойно стучащее, теперь забилось в бешеном ритме, разгоняя по телу горячую кровь. До кожи долетело неровное, сбившееся дыхание, которое Женя бы узнал с закрытыми глазами. Слишком уж часто оно появлялось в его снах.
– Послушай меня, пожалуйста. – Её голос был усталым, но держался твёрдо. Таким голосом говорит человек, не спавший всю ночь и теперь вынужденный вести себя весь день бодро, будто он полон энергии. – Давай поговорим, я прошу тебя. Просто поговорим, без всяких обид и истерик.
И без вранья. Сможем мы так поговорить?
Он захотел высвободить свою ладонь из-под её пальцев, но не смог. То тепло, что вливалось из серых радужек, парализовало его.
– Я скучаю по тем дням. По…тому танцу. Мне кажется, что всё пошло наперекосяк, как только мы попали на Чистилище. Ты сразу переменился после разговора с Алексеем и…
– А ты не думала почему, Кать? Наверное, потому что какой-то левый мужик до сих пор знает о тебе больше меня. Какой-то левый самодовольный мужик знает то, о чём ты не хочешь мне рассказывать! Это что, так сложно?
Женя не хотел злиться, даже не думал об этом, но от обжигающей смеси любви и ненависти в его груди запылала злоба. В нём загорелось желание отбросить всё на свете и притянуть к себе Катю, отдавшись ей прямо здесь, на лестнице, но также безумно захотелось (всего на мгновение, на одно короткое мгновение) схватить её за волосы и со всей силы ударить об перила. Так, чтоб брызнула кровь.
Женя подавил внутри себя эту странную вспышку ярости и, взглянув в серые глаза Кати, заговорил спокойным голосом:
– Мы нормально поговорим только тогда, когда ты перестанешь мне врать. Тогда, когда ты мне наконец расскажешь, что он имел в виду.
– Для тебя это так важно?
– Да. – Их пальцы разъединились, касания оборвались как тонике нити. – Я готов побыть пьяным вместе с тобой, но только если и ты не будешь трезва… если мы оба будем откровенны, понимаешь? Я терпеть не могу, когда мне врут.
– Я не вру! – Скулы на её лице грозно прорезались, и даже сейчас, вскипая от нарастающей злости, Женя не смог не заметить Катиной красоты. Пряди светлых волос спадали на её напряжённое лицо, и как же хотелось поправить их… накрыть ладонью горячую щёчку и прикоснуться к губам, забыв все обиды, все ненужные воспоминания. – Я не вру тебе, как ты не можешь понять?! Есть в жизни такие вещи, которые просто невозможно рассказать. Нельзя и всё! Ты унесёшь этот секрет с собой в могилу, но никогда никому его не расскажешь! Я… мне… я просто не могу тебе это поведать, Женя. Тут уж ничего не поделаешь.
Она вновь нашла его ладонь и попыталась сжать её, но тут же почувствовала, как он резко отшатнулся. Так резко, будто она дала ему мощнейшую пощёчину. Катя прижала дрожащие губы друг к другу, лишь бы не выдать своё волнение, но, кажется, она это уже сделала. К лицу накатывающими волнами приливала кровь, и всё оно теперь горело как у той женщины, выбежавшей из пылающего дома навстречу трём Святцам. Весь мир сейчас уместился в этих карих глазах, в этих двух безднах, что были обрамлены тёмными обручами цвета топлёного шоколада. Женя… как же мужчинам тяжело объяснять некоторые вещи!
Он посмотрел на неё, как на чужую (от этого взгляда по спине Кати пробежали мурашки) и сказал:
– Можно поделиться любым секретом, если доверяешь человеку. Любым. Но меня больше всего бесит другое, Кать, совсем другое. – Женя подошёл к ней, и в этот момент оба они чувствовали на своих лицах горячее дыхание друг друга. – О твоём секрете знает кто-то другой, и это даже не я. И он улыбается, когда говорит об этом. Может, этот секрет связан именно с Алексеем, нет? Может, именно поэтому ты ничего мне не хочешь говорить? Потому что боишься?
Катя с трудом подавила в себе желание врезать Жене по челюсти – да так, чтоб его острый язык застрял меж зубов! Она не заметила, как сжались кулаки. Не заметила, как шумно из неё выходил воздух, и как душно становилось на этом небольшом лестничном пролёте. Всё, что она понимала, сводилось к одному: ещё чуть-чуть, и она точно влепит ему пощёчину, хотя ещё минуту назад пыталась вызвать в нём нежность.
– Я ничего не боюсь. У меня только одно-единственное желание: чтобы ты уже наконец купил себе мозги и понял, что я тебя не обманываю. И теперь я поставлю условие, раз ты решил меня сейчас унизить. – Она подошла к нему вплотную и ощутила, как груди налегла на его рёбра. – В следующий раз поговорим только тогда, когда научишься быть мужчиной, а не обиженным мальчишкой. Я больше не буду за тобой бегать, Жень. Пора стать мужиком. Или ты уже потерял свои яйца?
И прежде, чем он успел ответить, Катя развернулась и направилась вверх по лестнице, крутя в голове одну яркую мысль. Она светилась подобно розовой неоновой вывеске, на которой крупными буквами было написано:
Я плачу, потому что сильно устала.
* * *
Казалось, кто играл на костях и с каждым ударом бил по ним всё сильнее и сильнее.
Сначала гнев был под контролем, но потом… ох, после её последней фразы Женя так вспыхнул, что еле удержал себя от того, чтобы наброситься на Катю. Как же она умела подбирать слова! Как больно она могла уколоть одной фразой, если того хотела! Её глаза…её голос…её чуть вскинутый подбородок… Женя внезапно осознал, что ни к
