Я и не ждала, покорно вышла за дверь к своему палачу, проигнорировав его вопросительный взгляд.
Через пару минут вышел врач и протянул хозяину конверт:
— Вскроете дома, я там всё подробно расписал. За консультацию возьму минимум, думаю, вашу девочку, мой норн, я здесь больше не увижу. До свидания, мой норн.
Хозяин удивлённо взглянул сначала на него, потом на смертельно-бледную меня, убрал конверт в карман и попрощался.
Всю обратную дорогу я молилась и молчала, безвольно уронив голову на руки. Кажется, норн начал что-то понимать, иначе бы не буравил таким взглядом.
Конверт он вскрыл в холле. Спастись бегством я не успела, зато успела, запинаясь, пробормотать:
— Хозяин, я должна вам кое-что сказать. Это касается детей…Только, прошу, позвольте мне объяснить!
— Здорова, — хозяин поднял на меня глаза, от чего слова застряли у меня в горле. — И можешь иметь детей. Это ты хотела мне сказать? Ещё перед визитом к врачу?
Я кивнула, пятясь к лестнице.
— Стоять! — рявкнул норн. — Я хочу дочитать до конца.
И, видимо, дочитал, потому что переменился в лице. Глаза потемнели, губы сжались. Заключение врача полетело на пол.
— Ты что-то пила? — еле сдерживая ярость, тихо спросил хозяин, делая шаг ко мне. Я — от него, упершись в перила.
— Да, — прошептала я, сползая на пол и ожидая града ударов.
— Немедленно принеси сюда всю эту дрянь! Всю, я велю проверить, я сам проверю, всё вверх дном переверну.
Я поспешила наверх, но намериваясь не выполнить просьбу норна, а наглотаться снотворного госпожи — единственный, как мне казалось, возможный выход из положения. Но хозяин предвидел такое развитие событий, ухватил на лестнице за шкирку и приволок в мою комнату. Под его гневным взором я достала из тайника бутылочку, а потом и поддельные рецепты.
Мои капли норн швырнул в стену. Бутылочка со звоном разлетелась, обдав меня брызгами и поранив руку. Рецепты разорвал в клочья, даже не читая.
— Подлая тварь, вот, значит, как ты использовала моё доверие! Лгала, лгала мне все эти пять лет, а я тебе верил! Относился к тебе с такой теплотой — а ты предала. Надо было не мешать Шоанезу, пусть бы он сделал, что хотел, ты заслужила. А я его из-за тебя… Дрянь, какая же ты дрянь! Знала, что у Мирабель не может быть детей, никогда! Видела, как меня это мучило, и пила отраву. Изображала жалость — и пила. Лживая мерзавка! Семь, целых семь… Хотя бы одного, предательница, хотя бы одного могла бы родить! Значит, свободу получить не желала? И не получишь, а ведь могла бы! Зелёноглазая двуличная сука!
Щёку обожгла пощёчина, а потом он ударил меня. Потеряв равновесие, я упала, пытаясь оправдаться, объяснить, что я не издевалась над его чувствами, не получала удовольствия от его мук, искренне сочувствовала, но хозяин меня не слушал. Удары сыпались одним за другим, и всё, что я могла, — это закрыть голову руками.
Хотя бы не ногами, но от этого менее болезненно не становилось.
Когда на спину обрушалась плеть, причиняя страдания даже через одежду (норн бил со всей силы, вкладывая в удары всю свою обиду, горечь и гнев), я завизжала.
Снова свист — и снова боль. От неё даже брызнули слёзы из глаз.
Не сдерживая себя, я разрыдалась, не надеясь, впрочем, что он меня пожалеет. Плакала в голос, даже не пытаясь умолять, просить пощадить, не забивать до смерти.
Но всё внезапно закончилось. Больше никаких ударов, никакого свиста, только тупая боль в спине, ногах, руках, боку…
Я осторожно отняла локти от лица и сквозь пелену спутанных волос и радугу слёз взглянула на хозяина. Его глаза тоже были обращены на меня. Всё ещё держит в руках плеть. Кажется, приступ ярости схлынул, только губа подёргивается. И на что-то пристально смотрит. На моём лице.
Проведя рукой по щеке, той, на которую он смотрел, я смахнула слёзы. Прикосновение отозвалось болью — пощёчина.
— Я не могла, поймите, я не могла, — я с трудом села на колени. — Я не стала бы ни от кого рожать, ни от одного хозяина, просто потому, что я живой человек и тоже чего-то хочу или не хочу. А ребёнок… Дети должны быть любимы и рождаться по взаимному согласию. И не для того, чтобы их потом продавали.
— Убирайся, уйди, чтобы я тебя не видел, — глухо пробормотал норн, убирая плеть за пояс. — А то убью. Или сделаю ещё что-нибудь хуже.
Уже в дверях он обернулся и спросил:
— Кто тебе их дал в замке? У тебя не было денег, за ворота тебя не выпускали.
— Простите, но я не скажу.
— Ты никогда ничего не говорила, даже о себе, когда я пытался узнать! И сейчас хотела признаться только под угрозой неизбежного наказания. А так бы всё смотрела и лгала? Нет, нужно было заживо содрать с тебя кожу, но права, тысячу раз была права снэрра Джованна, — я слишком мягок к тебе. Всё слишком…
Хозяин покачал головой, а потом, внезапно выхватив кинжал, со всей силы вогнал в дверной косяк. Когда он ушёл, оружие так и осталось в плену дерева, воткнутое по рукоять.
Я, как зачарованная, смотрела на него, понимая, что в удар были вложены все клокотавшие в норне чувства. Они должны были обрушиться на меня, но не обрушились. Из-за моих слёз. Никогда бы не поверила, что его остановят мои слёзы.
С трудом доковыляв до подвала и приложив к синяку на щеке лёд, я ожидала, что вот сейчас появится дворецкий или кто-нибудь из слуг и попытается надеть на меня ошейник хыры. Но этого не произошло. Ни сегодня, ни завтра, ни на текущей неделе.
На кухне мне посочувствовала Карен, перебинтовала руку, напоила вкусным крепким чаем, явно, не для служанок, без лишних расспросов предложила обработать мои ссадины и ушибы. Конечно, зачем спрашивать, если никто, кроме хозяина, так избить не мог.
Оказалось, всё не так страшно, во всяком случае, шрамов не будет.
— Он будто с ума сошёл, чуть не убил двоих хыров, одному парню руку сломал за то, что был неповоротлив, — сообщила Алоиз, тоже вдруг проникшаяся ко мне сочувствием. — Как зверь. Что случилось-то? Это из-за тебя? Пока здесь живёшь, ни разу ведь не ударил, даже голос не поднял, смотрел так ласково, баловал — а тут вдруг…
Рассказывать я не хотела — осудят.
Боясь подниматься наверх, весь день провела на кухне, помогая готовить, вытирать и расставлять по полкам в буфетной посуду. Часто присаживалась на табурет, пережидая тупую боль. В конце не выдержала и прилегла в закутке рядом с чуланом. Закрыла глаза и просто лежала, ожидая, что же будет дальше.
Я преступница, преступница по местным законам, к тому же нанесла виконту личное оскорбление, он этого так не оставит. Сейчас к нему вернётся трезвый рассудок, хозяин заедет за солдатами, и завтрашний рассвет я встречу на площади Слёз. Или не встречу. Бросят в камеру с заключёнными и оставят до утра.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
