Но никто не приходил, только Карен предложила довести меня до комнаты. Я отказалась: боялась туда возвращаться, снова видеть этот кинжал, клочки бумаги, осколки стекла на полу, капельки крови… Но она настаивала, что мне необходимо лечь, и, раз болит, позвать врача.
Поддавшись на уговоры при условии, что Карен посидит со мной, я поплелась к лестнице.
На межэтажной площадке я столкнулась с госпожой. Она была в ночной рубашке и пеньюаре, бледная, с тёмными кругами под глазами. Такая худая…
При виде меня норина Мирабель ахнула и приказала отвести меня в её спальню. Там она, на время позабыв о собственной утрате, уложила меня на кровать, приложила примочку из спитого чая к синяку на щеке и отругала Карен за то, что та не удосужилась позвать врача.
— Не нужно, госпожа. Вы так добры ко мне, но хозяин будет недоволен.
— Не будет, — улыбнулась норина Мирабель. — Он сам просил посмотреть, что с тобой. И, как оказалось, не зря.
Я удивлённо округлила глаза. Хозяин просил? Но зачем? Если меня должны повесить, то зачем лечить?
Сознание того, что норн совсем рядом, через пару комнат, в кабинете, заставляло сердце биться так, что перехватывало дыхание. Он велел мне не попадаться на глаза, зря бы не предупреждал. Конечно, норн ведь так хотел детей, ещё до женитьбы на норине Мирабель. Детей от меня. В последние годы помешался на этом, а теперь ещё болезнь госпожи… Его тоже можно понять, особенно, если вспомнить, кто я есть.
Не стоило мне пить с утра эти капли, так бы могла оказаться беременной, и он бы меня не тронул… Но прошлого не вернёшь.
Врач внимательно осмотрел меня, выявил ряд ушибов средней тяжести, не опасных для жизни и здоровья. Теперь я и сама видела тёмные обширные синяки и припухлости на коже. Доктор велел денёк-другой полежать, регулярно прикладывать к ушибам грелку и наложил на самые серьёзные давящую повязку с какой-то мазью. Другие просто обработал тем же составом.
Хыры осторожно перенесли меня в мою комнату, где уже успели прибраться. Кинжала тоже не было — ещё бы, такой соблазн! Только я бы всё равно не смогла его вытащить.
Норина Мирабель распорядилась дать мне снотворного, заявив, что сегодня обойдётся без него. Не ожидала от неё такой заботы, даже о собственном горе будто на время забыла…
Последующие несколько дней были похожи один на другой: я лежала, ела, читала (госпожа передала мне книгу, один из модных дамских романов, название которого я не запомнила, впрочем, как и сюжета — не до того было), разговаривала с Карен и Фей. Хозяин не появлялся, я даже не слышала его голоса. И к лучшему.
Страх медленно отступал, появилась робкая надежда, что для меня всё закончено. Что я каким-то непостижимым образом останусь торхой. Но по всем правилам я должна была уже стать хырой и валяться на подстилке из соломы в компании крыс. Неужели меня пощадили? Но за что, почему? Побои не были настолько сильными, чтобы искупить мою вину.
На третий день я уже вставала, но за пределы комнаты не выходила: боялась. Встретить его. Раненый зверь смертельно опасен. Еду мне носили, работать не принуждали, так что причин покидать своё убежище не было.
Ещё раз заходил врач, взглянул, как рассасываются мои синяки, пощупал, интересуясь, так ли больно, как тогда. К счастью, уже нет, боль практически прошла, ощущалась только при надавливании.
А в начале следующей недели, то есть ещё через три дня, дворецкий заявил, что я вполне могу работать — 'Только тяжести не таскай и возле спальни хозяина не появляйся. Прислуживать за столом тоже другая будет'. Мелькнула мысль: может, норн с горя завёл себе новую торху? Но нет, новых рабынь не прибавилось, а из дома хозяин практически не выходил, только по делам службы.
Мне нравилось находиться при госпоже и маленькой норине Ангелине, о существовании которой вновь вспомнила мать. Правда, девочка нередко вызывала слёзы норины Мирабель — напоминала о неродившихся братиках и сестричках, но госпожа брала её на руки, играла в ладошки и радовалась её попыткам произнести что-то осмысленное.
Но страх всё ещё жил во мне. Я напряжённо прислушивалась к шагам, боялась, что он сейчас войдёт, понимая, что ничего не может длиться вечно.
Зато с госпожой у нас наладились прекрасные отношения: окончательно сблизились на почве взаимопомощи. Приходя к ней, я не работала, просто сидела, болтала, играла с нориной Ангелиной, даже осмеливалась что-то советовать, когда спрашивали моего мнения. Безусловно, я оставалась рабыней, а она — нориной, но со стороны мы походили на подруг. И я безумно была этому рада: надоело, когда на тебя смотрят сверху вниз и презирают.
Его я увидела почти через три недели, когда, забравшись на стремянку, мыла окна. Они были открыты нараспашку, наполняя комнаты шумом летнего большого города.
Напевая популярную народную кеварийскую песенку, я наводила чистоту, любуюсь отражением мебели в прозрачном стекле. Настроение, впервые за эти дни, было прекрасным. Вечером я собиралась в город, на праздник: после случившегося хотелось отвлечься. Госпожа разрешила, а хозяина я не интересовала. Будто умерла.
Разумеется, отпускают не одну, но с девчонками у меня хорошие отношения, смогу погулять. Может, и к Тьёрну загляну: подумав, я поняла, что такими подарками судьбы не стоит разбрасываться. Бежать без помощи мага невозможно. Неосознанной помощи, разумеется. Так что нужно с ним подружиться. Но ничего такого я позволять ему не собиралась. Сейчас, во всяком случае. Да и потом — только ради исполнения мечты.
— Осторожнее, ноги переломаешь.
Я едва не упала, услышав этот голос. Спокойный, бесстрастный, такой, как в первый год нашего знакомства. Осторожно сев и кинув тряпку в таз, я испуганно оглянулась, мысленно прикинув, сколько футов отделяют меня от пола. И сколько от земли.
Хозяин подошёл к дивану и сел, закинув ногу на ногу. Глаза пристально наблюдали за мной.
— Что сжалась? Бить не буду, всё уже. И так сильно досталось. Убить бы мог. И право имел… У Мирабель все эти дни сидела? Правильно, умная девочка. Гораздо умнее, чем я думал. И коварнее. Ты хорошая актриса, зелёноглазка.
Я судорожно глотнула, на негнущихся ногах спустившись со стремянки и отвесив ему поклон.
Норн усмехнулся:
— Слышал, ты на праздник собираешься? Мирабель разрешила. Так вот: никуда ты не пойдёшь. Ни сегодня, ни через неделю. Без моего разрешения. А его теперь будет сложно заслужить. Доверие приобретается долго, а теряется за минуту.
Он встал и направился ко мне. Что-то в его движениях свидетельствовало об опасности, заставив подумать о путях к отступлению. Я ближе к двери, я успею…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
