Это произошло в 1928 году. Мне было тогда тридцать шесть лет. Я долго ждал подходящей возможности. Наконец в 1930 году мне удалось вернуться в Европу и пробыть там десять лет. Когда американский посланник в Афинах вынудил меня вернуться в Штаты, я был убит горем. К каким только аргументам я ни прибегал, стремясь получить разрешение на выезд в какую-нибудь другую страну, кроме Америки. Но он был непреклонен, говоря, что все делается для моей безопасности. «А если она мне не нужна?» — поинтересовался я. Вместо ответа он только пожал плечами.
День, когда американский корабль покинул порт Пирея, стал одним из самых черных в моей жизни. Было похоже, что пришел конец моим попыткам начать новую жизнь. Назад в мышеловку — вот как я это понимал. И, поверьте, именно там я и оказался. На той же самой «улице ранних скорбей», где ничего не изменилось со дня моего отъезда, — во всяком случае, никаких существенных изменений не произошло. Кто-то женился, кто-то подвинулся рассудком, кто-то умер. Ничего, что имело бы ко мне отношение. Сама улица выглядела точно так же, как раньше, и это однообразие дурного сна было страшнее сошествия в Оркус. Хуже того, война оборвала всякую возможность узнать что-то о друзьях, оставшихся в Европе. Единственное место, с которым я ощущал живительную связь, было утрачено. В течение шести лет я занимаюсь тем, что пытаюсь воссоздать образ мира, который знал и любил. День за днем я задаю себе вопрос, как он будет выглядеть, когда удастся вновь туда попасть. Некоторые друзья пишут, что я не узнаю знакомые места, другие уверяют, что ничего не изменилось, только немного поблекло. Я знаю, что такое быть в разлуке с теми, кого любишь, и день за днем, год за годом мечтать о возможной встрече. Я знаю, что такое сохранять в неприкосновенности образ, сознавая в душе, что его больше нет на свете. Я подготовил себя к самым страшным разочарованиям, к самым чудовищным обманам. Подобно всем хранящим верность влюбленным, я говорил себе тысячу раз: «Не важно, как она выглядит, только бы еще раз ее увидеть!»
В таком вот возбужденно-беспокойном состоянии я ждал, когда появится возможность опять вернуться туда. Прежде меня там ждал мир, дарящий надежду, теперь — только руины. Как если бы, дожидаясь встречи с возлюбленной, вы каждый день читали бы о том, как ее насилуют, мучают голодом, избивают, пытают. Вы знаете, что ничего не осталось от ее прежнего облика — разве только выражение глаз. Да и его могли уничтожить. Возможно, она выйдет навстречу на двух обрубках, беззубая, седая, с невидящими глазами, все тело — одна сплошная рана. От этой мысли меня охватывает безудержная дрожь. «И это она? — говорите вы. — О Боже, нет, только не это! Пожалуйста, только не это!» Вот как подчас возвращаются к нам любимые. Для верных любовников в запасе у судьбы есть много кошмаров. Я это знаю. Знаю. Я изучал не только историю Европы, я изучал самого человека. И знаю, на какие предательства он способен. Из всех осквернителей жизни он самый худший, самый подлый. Только один он, из всех Божьих тварей, способен уничтожить то, что любит. Только один он способен разрушить свой собственный образ.
Письма, которые приходят сейчас от друзей, рвут душу. Они не пишут о физических тяготах, об отсутствии еды и одежды. Нет, они пишут об отсутствии самого будущего. Пишут об отсутствии того, что раньше мыслилось необходимым, некой неуловимой субстанции, неизвестно откуда берущейся, которая поддерживала их в самые тяжелые минуты — даже в поражении. Теперь, похоже, этого больше нет. «Похоже», — говорю я, потому что до сих пор не верю в полной мере этим словам. Мне нужно видеть это самому, пережить на собственной шкуре. Прежде чем признать ужасную истину, я тоже должен пережить это мрачное отчаяние, это мучительное чувство беспомощности. Европа вынесла так много, так много. Неужели возможно, что она утратила все свое мужество, всю надежду? Неужели ей действительно пришел конец?
Для моих друзей по другую сторону океана это, возможно, действительно конец. Но это не полный конец, не «конец человечества». Я отказываюсь в это верить. Presence de la mart, oui. Mais pas la fin*. Человек не знает, что такое конец, как не знает и начала. Человек существует. И он вечен, как звезды.
* Присутствие смерти, да. Но не конец (фр.).
«Да, — согласны некоторые из этих моих друзей, — человек будет жить, существование его не закончится. Но что это будет за человек? Мы уже видели лицо монстра. И не хотим иметь ничего общего с этим новым видом. Лучше погибнуть».
Говоря это, они не имеют в виду врага. Тот уже забыт. Они говорят о новой породе внутри нации. Говорят о людях, которых всего лишь год назад или даже неделю, а может, и вчера еще считали товарищами, братьями, друзьями. Говорят о прошедших больших переменах, о противоестественном расколе — как будто сам человек вдруг распался надвое и каждая половина вознамерилась убить другую. Они настаивают, что этот раскол произошел не между людьми, друзьями, братьями и товарищами, но случился в душе каждого человека. Вечный конфликт между чудовищем и ангелом теперь проявился открыто. Вот таким видят они современный мир. И это парализует их волю. Наступило «время убийц». И оно принесло раскол. Мир уже не способен сдерживать боль. Страх, безымянный и не поддающийся контролю, вырвался наружу. Мировое яйцо утратило свое сомнительное равновесие. Ждет ли нас впереди полный хаос? Или же боги вновь выступят вперед во всем своем блеске, разбив скорлупу яйца?
***
Думая о тех прославленных именах, коими усеяны страницы открытой книги под названием «Европа», я одновременно ощущаю атмосферу, окружающую их. Каждое выдающееся свершение, безразлично, в какой области — науки, религии, искусства или политики, является на свет в муках, сравнимых только с муками рождения или смерти. Несмотря на все высокие слова о культуре и цивилизации, гениальным людям, сделавшим Европу той, какая она есть, пришлось заплатить за свой бесценный вклад кровью. Очень редко этим великим вождям человечества удавалось легко добиться своей цели. Вечно они опережают свое время. Оглядываясь на те эпохи, когда происходили серьезные перестройки, мы из своего времени можем легко понять, откуда брались подобные личности и какую роль играли. Но для них самих многое свершалось словно во мраке. Помимо того, что существовала вечная опасность преследования или смерти, безопасность самой нации постоянно находилась под угрозой. Войны, революции, ереси были обычным делом. Условия, в которых жил народ, нельзя назвать иначе, как унизительными и опасными. Невежество, фанатизм, предрассудки процветали во все века. Если бросить взгляд в прошлое, Европа представляется довольно-таки мрачным местом. Все равно что, выйдя из ярко освещенной комнаты, оказаться в полной тьме. Через какую-то секунду свет небес меркнет. Но когда глаз привыкнет к мягкому свету далеких солнц, пробуждается чувство величия, бесконечности, вечности. Осознаешь, что безграничные просторы космоса, в которых плывет наша планета, наводнены неистощимым светом. Забываешь про грубый блеск нашего единственного солнца, которое царит днем; великолепие этих воздействующих на нас издалека сверкающих миров, без устали льющих свет, ослепляет и подавляет. В ночной тиши сияние звезд производит несказанное впечатление. В такие моменты мы становимся связующим звеном между прошлым и будущим и как бы сливаемся с космосом. Мы чувствуем, что перед лицом этого вечного движения все отступает. Никакие наши действия ничего не изменят — это мы тоже понимаем. Нам остается только сиять нашим внутренним светом, как звезды, каждая из которых — солнце.
Мне часто приходит в голову, что грубый свет, заполонивший Америку, — следствие нашей приверженности только дневному времени. На наших лицах застыло выражение находящегося под гипнозом человека, готового выполнить приказ невидимки. Мы отказываемся смотреть фактам в лицо, вернее, видеть ту реальность, что их порождает. Мы — народ, который расценивает сон как пустую трату времени. Мы превращаем ночь в день, словно боящиеся темноты дети. Над охваченным мраком миром мы не имеем власти, в чем и признаемся с неохотой. Нас больно ранит то, что за пределами наших познаний есть нечто, что мы не можем контролировать или присвоить. В нашем мире вечный день, создаваемый грубым и вульгарным искусственным освещением.
В сравнении с нами Европа — мрачный подземный мир. В нем случаются загадочные и непредсказуемые события, обычно довольно неприятные. Он находится в состоянии постоянных видоизменений, постоянных мук. Похоже, он не может обойтись без смерти. Поистине, это мир, находящийся во мраке, куда в периоды усталости мы позволяем себе спуститься, чтобы предаться удовольствиям. Мир греха и разврата, дарующий сладостные наслаждения и изрыгающий демонов невероятного могущества и обольстительности.
