Мною все недовольны.
Во время перерыва, который я попросил объявить перед тем, как будет давать показания Джейкоб, я сообщил ему, что придется ответить на несколько вопросов. Можно говорить, когда я буду задавать вопросы или когда их будет задавать судья и Хелен Шарп. Но ничего, кроме ответов на вопросы, он произносить не должен.
А тем временем Эмма Хант наматывает вокруг нас круги, решая, куда бы лучше воткнуть мне нож.
— Нельзя вызывать Джейкоба на место свидетеля, — протестует она. — Это травмирует его. А если он сорвется? Как это будет выглядеть?
— Это будет лучшее, — возражаю я, — что может случиться.
Она тут же прикусила язык.
Джейкоб заметно нервничает. Наклонив голову под странным углом, он раскачивается на стуле.
— Можешь себя назвать? — спрашиваю я.
Джейкоб кивает.
— Джейкоб, необходимо отвечать вслух. Стенографистка записывает твои слова, она должна их слышать. Ты можешь назвать свое имя?
— Да, — отвечает он. — Могу.
Я вздыхаю.
— Как тебя зовут?
— Джейкоб Хант.
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать.
— Джейкоб, тебе известно, о чем говорится в «правах Миранды»?
— Да.
— Можешь мне сказать?
— «У вас есть право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Вы имеете право на допрос в присутствии своего адвоката. Если вы не в состоянии сами оплатить услуги адвоката, адвокат будет назначен вам судом».
— А теперь, Джейкоб, — прошу я, — объясни, что они означают.
— Протестую! — восклицает Хелен, и тут Джейкоб начинает стучать кулаком по боковине кафедры на месте свидетеля.
— Я перефразирую вопрос, — говорю я. — Джейкоб, можешь сказать, о чем говорится во Второй поправке к Конституции?
— «Поскольку хорошо организованный вооруженный народ необходим для безопасности свободного государства, право граждан хранить и носить оружие не должно ограничиваться», — цитирует Джейкоб.
«Молодец!» — думаю я.
— Что она означает, Джейкоб?
Он колеблется.
— «Я прострелю тебе глаз, парень!»
Судья хмурится.
— Разве это не из «Рождественской истории»?
— Оттуда, — отвечает Джейкоб.
— Джейкоб, ты же знаешь, что на самом деле означает Вторая поправка, верно?
— Да, знаю: «Поскольку хорошо организованный вооруженный народ необходим для безопасности свободного государства, право граждан хранить и носить оружие не должно ограничиваться».
Я смотрю на судью.
— Ваша честь, больше у меня нет вопросов.
Тут же подходит Хелен. Я вижу, как Джейкоб вжимается в стул.
— Вы знали, что детектив Метсон хочет поговорить с вами о том, что случилось с Джесс?
— Да.
— Вы добровольно согласились на эту беседу?
— Да.
— Можете мне объяснить, что означает «отказаться от своих прав»?
Я затаил дыхание. Джейкоб медлит с ответом. А затем правый кулак, которым он стучал по кафедре, медленно раскрывается. Джейкоб поднимает руку над головой и раскачивает ею взад-вперед, как метроном.
ЭММА
Я пришла в ярость, когда Оливер выкинул свой фортель. Разве не он утверждал, что вызов Джейкоба к свидетельской трибуне пагубно скажется на ходе судебного разбирательства? Даже если будет присутствовать только судья, а не все двенадцать присяжных, Джейкоб обязательно пострадает. Ставить его в положение, которое, несомненно, повлечет за собой срыв, только ради того, чтобы иметь возможность сказать судье: «Видите, я же вам говорил», — жестоко и бессмысленно. С таким же успехом можно спрыгнуть с крыши, чтобы привлечь внимание, которым после случившегося насладиться не успеешь, потому что будешь уже мертв. Но Джейкоб оказался на высоте — не считая самостимуляции и судорог. Он не запаниковал, даже когда за него взялась Драконша-прокурорша. Я еще никогда так не гордилась сыном.
— Я выслушал все показания, — сказал судья Каттингс, — видел подсудимого и не считаю, что он по собственной воле отказался от своих прав. Я также считаю, что детектив Метсон, будучи уведомлен о расстройстве умственного развития у обвиняемого, не счел нужным принять это расстройство во внимание. Я удовлетворяю ходатайство об исключении из материалов дела показаний, которые дал подсудимый в полицейском участке.
Как только судья выходит, Оливер поворачивается ко мне и показывает большой палец. Хелен Шарп собирает свой портфель.
— Уверена, мы скоро свяжемся, — обещает Хелен Оливеру.
— Что это означает? — удивляюсь я.
— Она будет строить обвинение без признательных показаний Джейкоба. А это означает, что у прокурора прибавилось работы.
— Вот и хорошо.
— Очень хорошо, — соглашается Оливер. — Джейкоб, ты держался молодцом.
— Мы можем идти? — спрашивает он. — Я ужасно проголодался.
— Разумеется.
Джейкоб встает и идет по проходу.
— Спасибо, — благодарю я Оливера и тороплюсь вслед за сыном.
На полпути к двери я оборачиваюсь. Оливер что-то насвистывает себе под нос, натягивая пальто.
— Если завтра хотите с нами пообедать… Пятница у нас синяя, — говорю я ему.
Он поднимает на меня глаза.
— Синяя? Непростая задачка. Если исключить йогурт с черникой и синее желе, что же остается?
— Синие хлопья. Голубой картофель. Синее мороженое на палочке. Луфарь — голубая рыба.
— В действительности она не голубая, — замечает Оливер.
— Ваша правда, — отвечаю я, — но она допускается.
— Синие овсяные хлопья «Гаторейд» всегда были моими любимыми, — говорит он.
По пути домой Джейкоб, сидя на заднем сиденье, читает вслух газету.
— В центре города строят новый банк, и здание займет сорок парковочных мест, — читает он. — Мотоциклиста, который заехал в сугроб, доставили в клинику Флетчера Аллена. — Он перелистывает страницу. — Какой сегодня день?
— Четверг.
В его голосе сквозит волнение.
— Завтра в три часа доктор Генри Ли будет выступать с лекцией в университете Нью-Гемпшира. Приглашаются все желающие!
— Откуда мне знакома эта фамилия?
— Мама, — укоряет Джейкоб, — это самый известный в мире криминалист. Он работал с тысячами дел, например, занимался делом о самоубийстве сотрудника Белого дома Винса Фостера, убийством шестилетней ДжонБеннет Рэмси, выступал на суде знаменитого О. Дж. Симпсона. Вот и номер телефона для справок.
Он начинает копаться в моем портмоне в поисках сотового телефона.
— Что ты делаешь?
— Звоню заказать билеты.
Я бросаю на него взгляд в зеркало заднего вида.
— Джейкоб, мы не можем поехать на встречу с доктором Ли. Тебе запрещено выходить из дому, тем более покидать пределы штата.
— Сегодня же я вышел из дому!
— Это совсем другое дело. Ты ездил в суд.
— Ты не понимаешь! Это же сам Генри Ли! Такой шанс выпадает раз в жизни. Я же не в кино тебя приглашаю. Оливер должен что-нибудь придумать, какую-нибудь увольнительную на этот день.
— Я так не думаю, дорогой.
— Ты даже не попытаешься ничего сделать? Ты просто принимаешь отказ?
— Именно, — отвечаю я. — Поскольку альтернатива такова: либо ты находишься под домашним арестом, либо тебя сажают назад в тюрьму. И я на сто процентов уверена, что начальник тюрьмы не выдал бы тебе «увольнительную», чтобы послушать выступление Генри Ли.
— Держу пари, что дал бы, если бы ты ему сказала, кто такой Генри Ли.
— Джейкоб, тема закрыта, — говорю я.
— Ты же вчера выходила из дому.
— Это совершенно другое дело.
— Почему? Судья велел тебе неотлучно находиться рядом со мной.
— Я или любой другой взрослый…
— Вот видишь! Для тебя сделали исключение…
— Потому что не меня… — Поняв, какие слова сейчас сорвутся с языка, я замолчала.
— Не тебя — что? — голос Джейкоба звучал натянуто. — Обвиняют в убийстве?
Я поворачиваю к нашему дому.
— Я не это хотела сказать, Джейкоб.
