Из-за конторки вышла женщина с выкрашенными в иссиня-черный цвет волосами, в костюме, который, казалось, нес свою обладательницу, а не наоборот. У нее был нос-кнопочка, и на вид не дашь больше двадцати. Вероятно, именно так происходит с девушками-сноубордистками, чьи колени скрутил артрит. Или готками, чья подводка лишь подчеркивает синдром сухих глаз, — их принуждают взрослеть вместе с остальными.
— Я Эбби Легри, — представляется она.
Когда она пожимает мою руку, воротничок рубашки распахивается, и я вижу у нее на шее фрагмент кельтской татуировки.
Она проводит меня в свой уголок и жестом предлагает садиться.
— Что ж, — произносит она, — чем я могу вам помочь?
— Я хотела поговорить о том, чтобы перезаложить дом. Мне… видите ли… нужны наличные.
Я произношу эти слова и думаю, что сейчас она спросит меня: зачем? А ложь банку в подобных случаях карается законом.
— По сути, вам нужна кредитная линия, — отвечает Абигэйл. — Это означает, что вы будете расплачиваться с банком только за ту сумму, которую выбрали.
Что ж, звучит приемлемо.
— Давно вы живете в своем доме? — спрашивает она.
— Девятнадцать лет.
— Вам известно, какую сумму по закладной вы должны на текущий момент?
— Не совсем, — признаюсь я. — Но ссуду я брала в вашем банке.
— Давайте посмотрим, — говорит Абигэйл и просит меня четко произнести фамилию, чтобы найти в банковской базе данных. — Ваш дом оценен в триста тысяч долларов, первую ссуду вы получили на двести двадцать тысяч. Правильно?
Я не помню. Единственное, что я помню, — это как мы с Генри весь вечер бродили босиком по дому, который теперь принадлежал нам, и звуки наших шагов эхом по деревянному полу.
— Обычная практика следующая: банк дает ссуду под залог недвижимости примерно в восемьдесят процентов от ее стоимости. В вашем случае это двести сорок тысяч долларов. Если вычесть сумму первого займа, то… — она поднимает взгляд от калькулятора, — речь идет о кредитной линии в двадцать тысяч долларов.
Я недоуменно смотрю на нее.
— И это все?
— На сегодняшнем рынке важно, чтобы клиент имел закрепленные законом права на недвижимость. Меньше вероятность невыполнения обязательств по погашению ссуды, — улыбается она. — Давайте заполним необходимые бумаги? Начнем с вашего места работы.
По статистике, насколько я читала, поручительства проверяются только в половине случаев, но банки принадлежат именно к этой половине. Как только они позвонят Тане и узнают, что я уволилась, то зададут вопрос, как я намерена расплачиваться по первой закладной, не говоря уже о второй. Сказать, что я вот-вот найду работу? Не поможет. Я уже давно работаю внештатным редактором и понимаю, что для таких организаций, как банк, равно как и для будущих работодателей, понятие «самозанятый» толкуется как «практически безработный, но сводящий концы с концами».
— Временно безработная, — негромко произношу я.
Абигэйл откидывается на спинку стула.
— Понятно, — говорит она. — У вас имеются другие источники дохода? Арендная плата? Дивиденды?
— Алименты на детей, — выдавливаю я.
— Буду с вами предельно откровенна, — говорит она. — Без дополнительных источников дохода получить ссуду маловероятно.
Я даже глаз не могу на нее поднять.
— Мне очень, очень нужны деньги.
— Есть другие источники для получения кредита, — поясняет Абигэйл. — Ссуда под залог автомобиля, краткосрочные кредиты, кредитные карточки… но в будущем вас убьют проценты. Лучше занять у кого-то из близких. У вас есть родственники, которые могли бы помочь?
Мои родители умерли, и помочь я пытаюсь именно своему родственнику. Именно я — всегда я! — забочусь о Джейкобе, когда жизнь рушится.
— К сожалению, ничем не могу помочь, — извиняется Абигэйл. — Может быть, когда найдете новую работу…
Я бормочу слова благодарности и выхожу из ее уголка, даже не дослушав. На стоянке я минуту просто сижу в машине. Пар изо рта клубится, словно облачка с моими невысказанными Абигэйл Легри тревогами.
— К сожалению, ничем не могу вам помочь, — повторяю я вслух.
Хотя это и нечестно по отношению к Джейкобу и Оливеру, но я не еду домой. Проезжаю мимо начальной школы. Я давно тут не была — в конце концов, мои сыновья уже выросли. Зимой здесь заливают перед входом каток и дети катаются на коньках. На каникулах девочки кружатся на льду, а мальчики гоняют по катку шайбу.
Я останавливаюсь напротив катка и наблюдаю. Дети, играющие на льду, — совсем крошки, я бы сказала первый-второй класс. Неужели и Джейкоб был таким маленьким? Когда он ходил в младшую школу, нянечка привела его на каток, взяв пару коньков напрокат, и заставила Джейкоба толкать два ящика из-под молока. Именно так большинство детей училось кататься на коньках: они быстро осваивали метод треноги, где хоккейная клюшка играет для равновесия роль третьей ноги, а потом чувствовали себя достаточно уверенно и скользили по льду уже без всякой поддержки. Но Джейкоб так и не перерос стадию «молочных ящиков». На коньках — как и во многих физических упражнениях — он словно корова на льду. Помню, я, придя посмотреть на него, увидела, как у него подвернулась нога и он упал. «Если бы не было так скользко, я бы не падал», — сказал он мне, раскрасневшийся и запыхавшийся после перемены, как будто наличие виновного в корне меняло дело.
Меня пугает неожиданный стук в окно. Я открываю окно и вижу полицейского.
— Мадам, я могу вам чем-нибудь помочь? — спрашивает он.
— Я просто… у меня что-то в глаз попало, — говорю я неправду.
— Если уже все в порядке, вынужден попросить вас отъехать. Здесь автобусная остановка, стоянка запрещена.
Я еще раз бросаю взгляд на детей на катке. Они похожи на соударяющиеся молекулы.
— Да, — негромко повторяю я, — запрещена.
Когда я возвращаюсь домой и открываю дверь, то слышу, как бьют по чему-то мягкому. «У-у… Ай! Ой!» А потом, к своему ужасу, — смех Джейкоба.
— Джейкоб! — окликаю я. Тишина.
Не снимая пальто, я бросаюсь на звук борьбы.
В гостиной, перед телевизором стоит Джейкоб, живой и здоровый, и держит предмет, похожий на белый пульт дистанционного управления. Рядом с ним Оливер с таким же пультом в руках. Тео развалился за их спиной на диване.
— Уже тошнит от вас, — говорит он. — От вас обоих.
— Что тут происходит?
Я вхожу в комнату, но их взгляды прикованы к телевизору. На экране боксируют два рисованных объемных персонажа. Я вижу, как Джейкоб делает что-то со своим пультом, и персонаж на экране ударом правой сбивает противника с ног.
— Привет! — восклицает Джейкоб. — Я послал вас в нокаут.
— Нет еще, — отвечает Оливер, размахивается и нечаянно цепляет меня.
— Ой! — вскрикиваю я, потирая ушибленное плечо.
— Боже мой, извините! — Оливер опускает свой пульт. — Я вас не заметил.
— Я так и поняла.
— Мама, — говорит Джейкоб, и такой радости на лице у сына я не видела уже много недель, — это так круто! Можно играть в гольф, в теннис, в боу…
— И бить людей, — заканчиваю я.
— Формально говоря, это бокс, — вмешивается Оливер.
— Откуда это?
— Я принес. Я имею в виду, все любят играть на приставке.
Я пристально смотрю на него.
— Следовательно, вы не видите ничего плохого в том, чтобы принести в дом игровую приставку, обучающую жестокости, даже не спросив моего разрешения?
Оливер пожимает плечами.
— А вы бы разрешили?
— Нет!
— Отложим слушание дела. — Он улыбается. — Кроме того, мы не играем в «Чувство долга», Эмма. Мы просто боксируем. А это спорт.
— Олимпийский вид спорта, — добавляет Джейкоб.
Оливер бросает Тео свой пульт.
— Побоксируй за меня, — велит он и тащит меня в кухню. — Как прошла встреча?
— Прошла… — открываю я рот и тут же замечаю царящий в кухне беспорядок.
Я не обратила на это внимания, когда вбежала в дом, пытаясь определить источник стонов и вздохов, но теперь вижу, что кастрюли и сковородки свалены в раковину, а почти все миски грудой высятся на кухонном столе. Одна сковорода стоит на включенной плите.
