И потом, ладно — Тегаллиано; если уже сам Наследник заинтересовался этими идеями и не желал их распространения… это чревато. Молодые люди вроде Дандоло или Моро не понимают всей опасности. Кандиано прекрасно помнил, чем закончился мятеж Алехандро Фальера. Это же случится и с ними, если они вздумают открыто перечить Наследнику. А тот, конечно, долго в неведении не останется, более того, его так просто не обмануть.
— Как и вас, меня воспитывали с убежденностью в том, что Наследник не может ошибаться, — тяжело признался Кандиано в этот раз; молодые соратники его молчали. — Но в таком случае я теперь никак не могу понять, отчего он не желает видеть очевидного. Даже простым людям должно быть ясно, что положение на планете взрывоопасное. Тегаллиано и подобные ему могут сколь угодно рассуждать о том, что бездушным хорошо так, как есть, но они такие же люди, как мы. Они тоже чувствуют, и они не могут не видеть того, как наша жизнь отличается от их… Неужели они вечно будут мириться с этим! Необходимо что-то делать.
— Может быть, у Наследника есть свое видение насчет того, что нужно изменить, — невинно заметил Теодато. — Ведь и вы сами повторяете, что в одночасье ничего не сделаешь.
— Мне недвусмысленно дали понять, что желают сохранения прежнего порядка вещей, — несколько уязвленно возразил Кандиано.
— Что ж, и Наследник — живой человек, — тогда сказал Теодато, — значит, и ему свойственно ошибаться.
— Ошибки для него непростительны! На его плечах лежит ответственность за миллионы жизней. Если так будет продолжаться и дальше… — он осекся: юноши перед ним были симпатичны ему, однако он понимал, что настолько доверять им еще рано.
Но чертов Моро как-то пронзительно взглянул на него и негромко произнес:
— То что? Придется устранить его?
— Что?.. — опешил Дандоло. Кандиано встревожился, и даже Мераз, тенью стоявший возле окна, встрепенулся, готовый защищать своего покровителя, если понадобится.
— Ну, все это, конечно, лишь на словах, — невозмутимо добавил Виченте. — Я довожу ваши построения до логического конца или, может быть, до абсурда. Если Наследник и далее продолжит свою политику и будет цепляться за традиции, рано или поздно придется его отстранить от правления. Гипотетически, повторяю. Только знаете, господин Кандиано, эта идея мне не нравится.
— Еще бы она тебе нравилась, — с облегчением пробормотал Теодато.
— Нельзя допускать кровопролитие, ни в коем случае. Надеюсь, это вы понимаете.
— …Да, — помедлив, согласился Кандиано.
Он проводил их и остался наедине с привычным уже Меразом; на душе у него было скверно. Этот чертов Виченте Моро! Хоть он и смелый, умный человек, временами он слишком, пугающе прозорлив. Порою складывается даже ощущение, что ему вовсе не двадцать четыре года, как он это заявляет, а все пятьдесят, — он чересчур осторожен и чрезвычайно многое понимает.
Что, если в один прекрасный день он предаст общество?
К вечеру у Кандиано разболелась голова; попросив Мераза оставить его в одиночестве, он закрылся в собственной спальне и лег в темноте, а мысли его по-прежнему крутились, словно белка в колесе. Моро раскусил его: последней идеей его было устранить Фальера, но это в крайнем случае, в самом крайнем, если…
Теперь же Кандиано лежал навзничь в постели и думал.
Наследник — это центральный столп всего старого мироздания. Это сердцевина аристократии Анвина, эссенция всех древних обычаев… Традиционной аристократии невыгодны новые взгляды насчет бездушных, эти люди веками жили только благодаря самоотверженной работе закованных, потому сложно надеяться на сколь-нибудь быстрые мирные перемены. Даже, скорее всего, мирным путем ничего не достичь. Сперва Кандиано решил, что убеждением сумеет добиться своего: аристократы, от природы чувствительные к вопросам морали, примут его точку зрения и…
И откажутся от всего своего благополучия? Да никогда! По крайней мере, далеко не все из них будут способны на такой подвиг.
Чем дольше он думал об этом, тем больше убеждался: только кровавая революция изменит бытие. Только насилие…
И в таком случае просто естественным представляется убийство Марино Фальера.
* * *
— Всем вам прекрасно известно, каким образом произошло некогда разделение человечества. Одни люди, преданные своей идее, не испугались боли и смерти, ушли в степь, полностью отказавшись от всех благ техники, они жили в чудовищных условиях, замерзали зимою, сходили с ума от жары летом, их женщины рожали своих детей в грязи, прямо на жесткой земле, не получая никакой помощи. Эти люди совершили подвиг и были вознаграждены Господом. Оставшиеся же предпочли более приемлемые условия существования, но оказались лишены внутреннего света… все помнят об этом, но скажите мне, скажите же: когда мы стали такими? Когда мы изменились? Когда идеалы нашего бога-предка Арлена оказались подменены иллюзиями? По какой же причине наши прадеды бежали от машин, уж не потому ли, что не в состоянии были работать со сложной техникой? Нет! Они бежали, стремясь спасти и сохранить свою человеческую душу, мятущуюся, чувственную, они хотели просто оставаться людьми и дальше. Но что теперь? Мы больше ничем не жертвуем. Мы тратим все свое время, часы, дни, недели и годы пустого времени, на какие-то духовные практики, лишенные смысла медитации, и даже если отдельные наши представители в итоге уходят в степь, чтобы завершить свою бесцельную жизнь в одиночестве, разве это ведет нас к самосовершенствованию? Нет! Наше существование — ложный путь, мы сошли с тропы, ведущей к просветлению и единению с Богом, мы превратились в… грязь. Теперь те, кого наши предки обогнали в духовном развитии, переносят лишения и невзгоды. Кто знает: что, если прогневанный нами Господь наградит своим даром кого-то из них? Мы не жалеем их теперь, и пожалеют ли они нас тогда? Если гнев Господень направит их карающую длань на нас? Вы должны понять, так дольше продолжаться не может. В единении и всепрощении — наше будущее. Необходимо изменить наше отношение к бездушным. Они должны иметь равные с нами права. Мы обладаем несметными богатствами, нажитыми их трудом, когда они ютятся в своих хижинах и продолжают работать по шестнадцать часов в сутки! Мы должны вернуться к заветам наших предков, в степь, стать слугами нашим обездоленным ближним, потому что возвышается лишь тот, кто унижает себя. Мы должны снова обрести свою смелость!..
Они сидели в полумраке, отделенные от остальных резной ширмой, и молчали. Люди слушали; десятки глаз были устремлены на оратора, но братья на него не смотрели и наблюдали исподтишка за этими лицами.
Потом уже, когда он закончил говорить, понемногу поднялся гам, они вставали со своих мест, жестикулировали, перебивали друг друга, кто-то направился к самому Кандиано: должно быть, выразить свое согласие или несогласие с его речью, а братья остались сидеть, и лишь помигивала тусклым огоньком сигарета Виченте.
— Парочке-другой, кажется, неслабо припекло от его слов, — еле слышно заметил Теодато, склонившись к столешнице в почти детской позе. — Но все остальные…
— Слишком привыкли к подобным эксцентричным выходкам, — проворчал Виченте, стряхнул пепел в хрустальное блюдце. — И, признаться, обстановка серьезно портит все впечатление от его слов. Смешно сидеть среди всей этой роскоши, разряженным в шелк и бархат, и слушать что-то про нашу смелость и степи.
— Но ведь в чем-то он неумолимо логичен.
— Да, вне всякого сомнения; сложно поспорить с тем, что аристократы отступились от своего первоначального пути. И тем не менее среди нас продолжают рождаться люди с талантом, тогда как кварталы закованных не произвели ни одного.
Теодато раскрыл было рот, желая ответить что-то, но в этот момент их уединение было нарушено: к их столику подошла хозяйка вечера, жена Камбьянико, и по-светски улыбнулась им; молодые люди поднялись со своих мест.
— Надеюсь, вы не скучаете здесь, господа.
— Что вы, госпожа Беатриче, — пробасил Моро. — Речь господина Кандиано была… очень прочувствованной.
— О да, — она закатила глаза, потом жестом пригласила их вновь сесть и сама опустилась на обитый парчой стул. — Я надеюсь, она заставила сердца наших соратников зажечься огнем. Господин Кандиано вообще прекрасный оратор, я даже не ожидала от него.
— Он человек идеи, — задумчиво произнес каменнолицый брат, — только серьезная идея может увлечь его и сделать красноречивым. Во всех остальных случаях он будет таков же, как и большинство из нас, ленивый утративший смысл своей жизни аристократ.
Она даже рассмеялась.
— Хорошо сказано, господин Виченте. Может быть, вам следовало бы также попробовать себя на поприще ритора?
— Боюсь, у меня не тот характер.
— Что же насчет вас, госпожа Беатриче? — вмешался Теодато, в глазах которого блеснул лукавый огонек. — В вашей груди не загорелось ли страстное желание отправиться в степь, как предлагает наш уважаемый оратор?
