— Боюсь, у меня не тот характер.
— Что же насчет вас, госпожа Беатриче? — вмешался Теодато, в глазах которого блеснул лукавый огонек. — В вашей груди не загорелось ли страстное желание отправиться в степь, как предлагает наш уважаемый оратор?
— Может быть, но не теперь, — галантно улыбнулась она. — В конце концов, мне еще необходимо развлекать дорогих гостей сегодня вечером. Но вообще, знаете, — выражение ее лица стало наигранно-мечтательным, — все эти разговоры насчет степей, дикой природы, — это наводит меня на определенные идеи… что, если нам отправиться на охоту в степи за городом? Какое это благородное, достойное наших предков занятие! Можно было бы поехать большим числом людей, оставаться в прериях несколько дней, почувствовать себя в шкуре наших прадедов, которые вынуждены были выживать там…К тому же, уже наступила весна, и погода должна быть самой подходящей.
Братья переглянулись. Лицо Виченте оставалось каменным; Теодато дернул бровью.
— Возможно, вам стоит обсудить эту идею с вашим мужем, госпожа Беатриче, — наконец вежливо отозвался Моро. — Вне всякого сомнения, в этом что-то есть.
Она оставила их, но на прощанье значительно глянула на Виченте; тот отвечал ей невинным (если только это можно сказать насчет его холодного лица) взглядом. Вечер понемногу близился к концу, но Орсо Кандиано, раздраженный чрезмерным вниманием пустоголовых людей вокруг себя, не хотел дожидаться завершения и сам подошел к братьям, к которым поневоле испытывал симпатию, — пустоголовым ни одного из них назвать уж точно было нельзя, — негромко предложил покинуть гостеприимный дом Камбьянико.
— Как вам будет угодно, господин Кандиано, — с легкой улыбкой отозвался Теодато. — Покинем этот вечер, как наши достославные предки оставили древнюю стоянку на севере, дабы отбыть к хладным берегам Атойятль.
Кандиано в ответ поморщился.
— И вы туда же, молодые люди? Довольно я выслушал сегодня острот насчет своих слов.
— …Простите.
Так втроем они действительно ушли, лишь незаметно распрощавшись с самим Витале Камбьянико, и мало кто заметил их исчезновение. Теодато же и предложил прогуляться по ночным улицам города, потому что в воздухе ему мерещился цветочный запах весны и свободы, а спутники его согласились, желая поговорить в тишине. Мераз был отослан с лошадьми, и трое мужчин зашагали по древней каменной мостовой.
— Тео может смеяться, но это действительно была впечатляющая речь, господин Кандиано, — негромко заметил Виченте; каменнолицый брат был как всегда, пальто его застегнуто на все пуговицы, выражение абсолютно ровное, как у старых гипсовых статуй, которые находили еще в местах прежнего обитания закованных. Теодато между тем шел, по-мальчишьи сунув руки в карманы, открыв грудь прохладному ветру, и то и дело улыбался каким-то своим мыслям.
— Боюсь, и настолько же бессмысленная, — горько сознался Кандиано. — Все, чего я могу добиться этим, — собственное осмеяние. Поначалу я думал, что только медленное, постепенное изменение может принести пользу, однако в последние дни склоняюсь к идее революции.
— …О чем вы говорите, господин Кандиано, — не сразу сказал Виченте. — Неужели вы и вправду считаете, что кровопролитие сделает нас более человечными?
— Конечно, нет, но без него не обойтись. В этом мире ничто не бывает бесплатным, господин Виченте, и нам следует заплатить цену крови, чтобы иметь право и далее именовать себя людьми.
Моро ничего не ответил, но покачал головой с серьезным сомнением во взгляде.
— Это звучит как-то опасно, — осторожно заметил Теодато. — Как же вы представляете все это себе? Возглавите восстание бездушных, поведете их на аристократов?
— Нет, нет. Эта революция должна произойти в наших рядах, — возразил тот. — Все, кто откажется признавать права закованных, умрут. Тогда…
— Вы просто нетерпеливы, — неожиданно перебил его Виченте. — Вам хочется видеть результаты вашей деятельности прямо здесь и сейчас… на протяжении вашей жизни. Вам это не кажется эгоистичным, господин Кандиано? Вы жаждете чужой крови лишь ради того, чтобы еще при жизни назвать себя вождем революции и идеологом новой эры.
Кандиано, озадаченный, промолчал.
— Конечно, сложнее всего упорно выполнять свою задачу на протяжении десятков лет, не видя никакого ощутимого результата, — добавил Виченте, — и страшно умереть, так и не узнав, принесли ли вы пользу человечеству. Но это же и самое правильное. Вы обвиняете этих пустоголовых аристократов в бесчеловечности, но разве вы сами не бесчеловечны, обрекая их, пусть даже умозрительно, на насильственную смерть? Только за то, что они как дети?
— Ну, признаться, я тоже был бы совсем не прочь увидеть, как изменяется наше общество, еще при жизни, — пробормотал Теодато, чуть посерьезнев. — Но, наверное, убивать других людей ради этого и вправду несправедливо.
— Вы загоняете меня в угол своей риторикой, молодые люди. Одно греет мне душу: то, что среди нас еще есть такие вот умные юноши, которые предпочитают думать, а не прожигать жизнь впустую, — будто бы сдался Кандиано.
— Надеюсь, господин Кандиано, и вы не отличаетесь закоснелостью пожилых людей, — смело поддел его Теодато, — и послушаете нас.
Кандиано в ответ рассмеялся; так разговор их перестал быть столь глубоко философским, и тема вроде бы оказалась исчерпана.
Однако Виченте Моро долго еще хмурился своим мыслям, уже когда они разошлись в разные стороны, и даже Теодато выглядел немного встревоженным; за то короткое время, что они тесно общались со своим старшим соратником, оба хорошо успели узнать его и отлично понимали, к чему приводят идеи, крепко засевшие в его упрямой голове.
* * *
Таких мест миллионы.
Вечный, неисчезающий сумрак, гул голосов, грохот музыки, дым сигарет, зов темноты в уголках глаз. В толпе — неизбывное, непобедимое одиночество, в шуме — тишина, в…
На гладкой металлической поверхности столика стоит наполненный доверху стакан. Внутри его темная непрозрачная жидкость. Холодное стекло на кончиках пальцев… тысячи таких стаканов прошли через его руки, куда они исчезли потом? Может быть, все люди — всего лишь такие стаканы в руках смерти?
Люди странно устроены. Они любят то, что пугает их.
— Это глупость, — говорит он, вертя стакан. Жидкость остается совершенно неподвижной, будто застыла, окованная льдом. — И попытка не забыть о том, что мы все еще живы.
Живы ли?
— …Не знаю. Оставь меня в покое, проклятая тварь.
Темнота в уголках глаз никогда не исчезает. На нее невозможно посмотреть прямо; стоит повернуть голову, — и она движется вместе с глазными яблоками, прилипнув к их задней стенке, забивается в череп, обволакивает зрительный нерв. От нее не избавиться.
Мне некуда идти.
— Что, и ты туда же! Что вы все, сговорились, что ли!
Но ты последний оставшийся в живых наследник Руоса.
— Да чтоб мне сдохнуть!
Холод обжигает пальцы. Он в сердцах хватается за стакан, подносит его ко рту, пытаясь сделать глоток, — но черная жидкость неподвижна и остается вне досягаемости, будто насмехаясь над ним. Он швыряет стакан…
Стакан летит.
Признай это. Пусти нас. Мы — часть тебя. Мы в твоей крови, в твоем мозгу…
— Заткнись!
Дай нам вести тебя.
— Никогда.
Он тяжело дышит, вцепившись в волосы. Ледяной пот на загривке. Никуда не сбежать… никуда не деться… не спастись.
— Я слишком хорошо знаю, что бывает с теми, кого ведешь ты. Я никогда не позволю тебе вести меня. Убирайся, сгинь, если тебе некуда идти — сиди в самом темном уголке моего сознания. Но никогда не появляйся передо мной.
Я и не могу.
— Я могу.
Невысокий худощавый человек опускается на табурет напротив него; опирается локтями о столешницу, заглядывает ему в глаза. Черты его лица тонки и ломки; будто скульптор, создававший это лицо, не слишком был уверен в том, что делает его рука. Глубоки тени под бровями.
— Ты! Теперь вы вдвоем будете одолевать меня!
— Глупец. Мы пытаемся показать тебе путь, но ты нечувствителен к обучению.
— Я не хочу пути в бездну. Отчего только вы никак не оставите меня в покое! Что вам нужно от меня? Моя смерть?
— Твоя жизнь. Пока ты жив, существуем и мы…Ты до сих пор не понял это?
— Что?
Мы — часть тебя.
— Мы — часть тебя.
— Вы проклятые паразиты…
— Нет. Мы часть тебя.
Мы часть тебя.
Шум человеческих голосов, грохот музыки; вечная сияющая темнота вокруг, черные стены, блики разноцветных огоньков, танцующие тела, столик уставлен пустыми и полными стаканами.
Он медленно поднял голову.
Напротив него действительно сидел человек; когда?.. От неожиданности Леарза вздрогнул: он не слышал, чтобы этот человек как-то обратился к нему, просто вдруг проявился в реальности, взявшись из ниоткуда.
