Я уставилась на сына, пораженная не столько грубостью его слов, сколько скоростью, с какой он их выпалил.
— Здоровомамчеготакоетычеготакнаменяуставилась?
— Не говори со своей сестрой в таком тоне, — отреагировала я. — Что с тобой вообще такое? Ты последние два года был таким молчуном, а тут прямо прорвало.
— НуэтопотомучтояхочустатьбелымТвистаонсамыйкрутойчувакномеродинврэпе говоритбыстреевсехвмиреаяхочустатьегоаналогомвАнглиипоэтомуипрактикуюсьговоритьоченьоченьбыстро, — выдал Лео.
— Господи помилуй, — пробормотала я.
— Невероятно, — преувеличенно медленно сказал Лео. — Ты все жалуешься и жалуешься, даже теперь, когда я заговорил. Ты ничего не понимаешь! Я наконец понял, чем хочу заниматься в жизни, а ты!.. — воскликнул он и выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.
Сцена была готова для примирительного семейного ужина. Грег с детьми молча сидели за столом, пока я подавала еду. В кои-то веки никого, кроме нас четверых, дома не было, но это только подчеркивало напряженность обстановки. Грег ел, уткнувшись носом в газету. Время от времени он раздраженно одергивал детей, которые слишком громко чавкали или хватали не подходящие для очередного блюда приборы. Когда никто не отвлекается на разговоры и шутки, плохие манеры соседа по столу особенно заметны. Дети прекрасно это понимали, поэтому, быстро проглотив ужин, тут же смылись. Мы с Грегом продолжили есть в полной тишине. Но вскоре пирог сделал свое дело, и муж расслабился, опустил газету и впервые, как мне показалось, за долгие годы посмотрел мне в глаза. Я замерла. Вилка с большим куском пирога остановилась на полпути.
— Знаешь, — задумчиво произнес Грег, — так приятно смотреть, с каким аппетитом ты глотаешь унижение…
Я рассмеялась и встала, чтобы положить ему добавки.
— Взаимно, — сказала я и осторожно погладила его по руке.
— Давай попробуем быть добрее друг к другу, — предложила я мужу вечером в постели. И прижалась к нему всем телом, надеясь, что мы наконец наладим и физический контакт тоже.
— Я очень устал, — заявил Грег, отодвинулся и повернулся ко мне спиной.
Какое-то время после этого я не могла заснуть. Лежала, прислушивалась к звукам дождя за окном и смотрела, как движутся флуоресцентные стрелки на часах. Вскоре они доползли до отметки в два часа. Иногда, когда рядом с тобой близкий человек, чувствуешь себя более одиноко, чем если бы вообще никого не было.
Во вторник утром на автоответчике в кабинете меня ждало сразу три сообщения от Джины. С каждым последующим посланием в ее голосе все громче звучали истеричные нотки — до свадьбы оставались считаные часы, и невеста отчаянно паниковала. Нынче днем ей предстояло выйти замуж. Я вздохнула и набрала номер.
— Хло, как вы думаете, счастье в браке вообще возможно? — спросила Джина напряженным и перепуганным голосом.
— Я думаю, что от брака просто не стоит ожидать слишком многого, — ответила я. — Ну и помнить не только о плохом, но и о хорошем.
— Я не уверена, что выдержу, — пожаловалась Джина.
— Не думала уж, что буду цитировать Долли Партон, — заметила я, — но я как-то читала интервью с ней, и у нее там спросили, как ей удается быть такой жизнерадостной, несмотря на тяжелую и несчастную судьбу. Так вот, Долли ответила: «Я просто сделала выбор и решила быть счастливой». Это не так уж сложно, Джина. Просто выберите для себя счастье. У вас ведь чудный жених, и вы с ним друг друга любите. Увидимся на свадьбе, — попрощалась я.
Церемонию решили провести в доме родителей Джины. Это оказался огромный особняк на краю Холланд-парка. По обе стороны от ступеней, ведущих к входной двери, сияли сотни белоснежных лилий. У дверей меня встретила служанка в форменной одежде. Она помогла мне снять пальто, и я влилась в толпу гостей, которые так же, как и я, стремились ухватить по бокалу шампанского. Я неважно себя чувствовала; кроме того, гомон голосов, принадлежавших, несомненно, любезным и хорошо воспитанным людям, меня оглушал, и мне страшно хотелось в туалет. Поднявшись наверх, я остановилась на лестничной площадке, пытаясь решить, какая же из множества дверей ведет в туалет. Вдруг я услышала скрип открываемой двери и чьи-то голоса. Ко мне вышла Джина в белой пене платья. Смеясь, она поправляла локоны, выбившиеся из высокой прически. Позади нее я разглядела мужчину — он заправлял рубашку в брюки.
— Вы разве не знаете, что жениху нельзя видеть невесту до свадьбы, это плохая примета! — воскликнула я, улыбаясь.
Джина молча на меня посмотрела.
— А, — дошло до меня наконец, — это не жених. Понятно.
— Мы решили попрощаться, — объяснила Джина. — Ну, я ведь пока не замужем.
Я подняла руку, чтобы остановить поток ее объяснений. Мы были не на сеансе, так что я просто пожелала ей счастья и уверила ее, что она выглядит совершенно божественно. Ведь именно это принято говорить невестам, а в данном случае я даже не покривила душой: она и правда вся лучилась от счастья и была прекрасна, как любая дама, которую только что полностью удовлетворили сексуально.
В конце концов я нашла ванную и тщательно изучила свое отражение в зеркале. Выглядела я, честно говоря, не ахти. Я присела на край унитаза, смочила водой одно из гостевых полотенец с аппликациями — типичный атрибут зажиточного среднего класса — и приложила влажную холодную ткань ко лбу. Потом сползла на первый этаж, где совсем скоро должна была начаться церемония. Гостиная у родителей Джины была по крайней мере десять метров в длину; высокие французские окна выходили прямо в огромный сад, в котором только-только начали оживать большие деревья. Кое-где на голых ветвях виднелись нежные зеленые листочки. На клумбах красовались ранние нарциссы. Вдоль обеих стен комнаты рядами выстроились стулья. Посередине между ними зиял проход. Внутри гостиной стояли еще лилии, и от их тяжелого запаха меня вдруг затошнило. Джина стояла рядом со своим отцом, ее тонкую фигурку освещал льющийся из окна весенний солнечный свет. Присаживаясь, я ободряюще ей улыбнулась. Мне показалось, она вот-вот разрыдается. Джина смотрела не на симпатичного жениха, с любовью глядящего на нее от алтаря, а на того мужчину, с которым я застала ее наверху. Ее даже немного качнуло в его сторону, когда она шагала мимо него по проходу. Их притягивало друг к другу, словно магнитом. Джина споткнулась, застыла на мгновение, затем выпрямила плечи и прошествовала дальше. Когда отец «передавал» Джину жениху, мне вдруг почудилось, что она похожа на заключенного, которого со скамьи подсудимых отправляют в тюрьму, где его уже заждались сокамерники. Я знала то, что для Джины пока оставалось загадкой: ее роман с тем мужчиной, что задумчиво сидел среди гостей, еще далеко не завершился. Соринка в чужом глазу всегда заметнее бревна в собственном, подумала я. Между ними до сих пор что-то есть, не сомневалась я, и мы с Иваном в этом отношении не сильно от них отличаемся. Нам надо было увидеться.
