удел Сабины не сравним:
Возлюбленных — найдешь, супруг — незаменим,
Ответь Валерию согласьем на исканья
И связь с альбанцами порви без колебанья.
Ты нашей целиком останешься тогда,
И горем для тебя не будет их беда.
Камилла.
Как за такой совет не брошу я укора?
Сочувствуй горестям, не требуя позора.
Хоть лишь с трудом несу я бремя мук своих,
Мне легче их терпеть, чем стать достойной их.
Юлия.
Как! Называешь ты разумное постыдным?
Камилла.
А ты предательство считаешь безобидным?
Юлия.
Мы ничего врагу не можем быть должны.
Камилла.
От клятвы разрешать себя мы не вольны.
Юлия.
Зачем таиться там, где смысла в этом мало?
Ведь ты Валерия еще вчера видала
И так сердечна с ним, так ласкова была,
Что в сердце у него надежда расцвела.
Камилла.
Я с ним себя вела, как с самым лучшим другом,
Не из любви к нему, не по его заслугам.
Сердечности моей причиной был другой.
Послушай, Юлия, рассказ подробный мой.
Я не хочу прослыть изменницей обетам —
Мне Куриаций друг, жених пред целым светом.
Когда сестру его Горацию вручил
Счастливый Гименей, он тоже полюбил,
И мой отец, к его влеченью благосклонный,
Пообещал отдать ему Камиллу в жены.
Тот день — не помню дня отрадней и мрачней, —
Два дома сочетав, поссорил двух царей,
Зажег пожар войны и факел Гименея,
Надежду пробудил и сам покончил с нею,
Блаженство посулил и отнял в тот же час,
И, наш скрепив союз, врагами сделал нас.
О, как же сердце нам терзали сожаленья!
Какие небесам он посылал хуленья!
И не было конца рыданиям моим:
Ты видела сама, как я прощалась с ним.
С тех самых пор в душе, смятению подвластной,
Надеждою на мир любовь пылала страстно,
А слезы горькие струились из очей
О женихе моем, о родине моей.
И вот дерзнула я под гнетом ожиданья
Оракулов узнать святые предсказанья.
Я расскажу тебе, какой мне дан ответ,
А ты реши, должна терзаться я иль нет?
Тот грек, вещающий на склонах Авентина,{67}
Какие жребии готовит нам судьбина, —
Его ль не одарил предвидением бог? —
Конец моим скорбям в таких стихах предрек:
«Спор Рима с Альбою заутра прекратится:
Врагам даруя мир, пробьет желанный час.
Твой Куриаций вновь с тобой соединится,
И больше разлучить судьба не сможет вас».
Рассеялась моя гнетущая тревога:
Ведь прорицание сулило мне так много,
Что большей радости, без меры, без конца,
Счастливые в любви не ведали сердца.
С Валерием всегда мне тяжки были встречи,
Но тут я слушала взволнованные речи,
Докучные в устах того, кто нам не мил,
Совсем не думая, кто их произносил.
Валерий не ушел, презрением гонимый:
Во всем вокруг меня мне чудился любимый;
Все, что ни скажут мне, — любимый говорит,
Что ни скажу сама — к любимому летит.
Сегодня грозный день последнего сраженья,
Вчера я эту весть узнала без волненья,
Затем что разум мой, как в самый сладкий сон,
Был в мысли о любви и мире погружен.
Но сладостный обман развеян этой ночью:
Мне ужасы во сне предстали, как воочью,
Привиделись резня и груды мертвых тел.
Забыла радость я, и страх мной овладел.
На смену чередой друг другу возникая,
Кровавых призраков бесчисленная стая
Тянулась предо мной в безвестности своей,
И каждый новый лик был прежнего страшней.
Юлия.
Но сны толкуются всегда в обратном смысле.
Камилла.
Покой могу найти я только в этой мысли,
И все же новый день, прогнавший злые сны, —
Не мирный день торжеств, а грозный день войны.
Юлия.
Положит ей конец последнее сраженье.
Камилла.
Болезни тягостней такое исцеленье!
Пусть Альба верх возьмет, пусть одолеет Рим —
Любимому, увы, уже не стать моим.
Супругом никогда не будет для Камиллы
Ни победитель наш, ни пленник римской силы.
Но кто сюда идет, но кто явился к нам?
Ты, Куриаций, ты? Не верю я глазам!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же и Куриаций.
Куриаций.
Отбрось, Камилла, страх: я тем, чем был, остался
Я Рим не победил, но Риму и не сдался,
Не бойся: рук моих не сделали красней
Ни гордых римлян кровь, ни тяжкий гнет цепей.
Ведь были бы тебе равно невыносимы
И тот, кем сломлен Рим, и жалкий пленник Рима.
Поэтому, страшась малейших перемен,
Что принесли бы мне победу или плен…
Камилла.
Довольно, милый друг! Теперь мне все понятно:
От битвы ты бежал, как от судьбы превратной,
И сердце, до конца предавшееся мне,
Руке твоей не даст служить родной стране.
Другие стали бы тебя хулить наверно,
Твою любовь сочтя безумной и чрезмерной,
Но я, влюбленного не смея осудить,
За этот знак любви сильней должна любить.
Чем неоплатнее твой долг стране родимой,
Чем больше грех пред ней, тем ты верней любимой.
Скажи, ты виделся уже с моим отцом?
Скажи, он разрешил тебе войти в наш дом?
Ведь пуще, чем семью, он славу Рима любит
И, чтоб ее спасти, родную дочь погубит!
Удастся ль нам с тобой навек себя связать?
Как принят ты отцом — как смертный враг иль зять?
Куриаций.
Во мне приветствовал он будущего зятя,
Как родичу открыв отцовские объятья.
Но не изменником предстал я перед ним,
Чтоб осквернить
