ни одной дамы, включая вдову покойного и мать нынешнего короля. Уже к концу сборища, когда все гости основательно напились, явилась делегация еврейских купцов с подарками и добрыми пожеланиями для новоиспечённого монарха. Но при входе в Королевский холл их остановили, подарки отобрали, а самих делегатов раздели, избили и вышвырнули на улицу. Погнавшаяся за ними с улюлюканьем толпа преследовала несчастных до самого еврейского квартала Лондона, а ворвавшись туда, принялась поджигать дома.
Никто не предпринял попыток остановить бесчинства, пока пожар не начал распространяться на соседний, христианский квартал. На следующий день Ричард демонстративно проигнорировал это беззаконие, хотя и приказал отправить на виселицу нескольких мародёров, грабивших загоревшиеся дома христиан. Архиепископ Кентерберийский, со своей стороны, не только не сказал ни единого слова в защиту злосчастных евреев, но и заявил: если они предпочли отвергнуть учение Христа, они должны быть готовы к тому, что к ним будут относиться как к пособникам дьявола.
Неудивительно, что народ последовал воодушевляющему примеру короля и архиепископа, и по многим крупным городам Англии прокатилась волна погромов, причём жажда пустить кровь «распявшим Христа» подхлёстывалась истеричным стремлением отвоевать Святой город у безбожных сарацин.
Накануне Пасхи, за месяц до своего возвращения в Анжу, Андре был послан с поручением в королевский арсенал города Йорка. Во время случившихся там возмутительных событий он находился в пути, но, когда прибыл в Йорк, все только и говорили, что о недавних событиях.
Спасаясь от разъярённой толпы, пять сотен местных евреев — мужчин, женщин и детей — укрылись в укреплённом Йоркском замке, а когда погромщики окружили твердыню, крича, что евреям «не укрыться от кары», беглецы, дабы избегнуть пыток и издевательств, покончили жизнь самоубийством. Все пятьсот человек.
Андре, конечно, знал, что вспышки беспричинной жестокости время от времени случались и у него на родине. Но в Англии они происходили с таким размахом, так часто и с такими кровавыми последствиями, что настроили молодого человека против этой страны, а роль, которую играл в постыдных событиях недавно коронованный монарх, отбивала у Андре всякое желание поддерживать Ричарда, участвуя в его военных авантюрах. Лишь несравненно больший долг — братские обязательства перед орденом Сиона — мешал юноше навсегда расстаться с Англией и с её монархом. Однако, даже сознавая, как важно и необходимо то, что он делает по поручению братства, Сен-Клер с трудом преодолевал своё отвращение к королю. Ему приходилось носить маску, притворяясь полным воодушевления, что было отнюдь не просто.
Звук шагов отвлёк Андре от раздумий. Повернувшись, он увидел, что к караульному, который стоял на другой стороне смотровой площадки башни, кто-то подошёл. О чём говорили эти двое, юноша не расслышал, но вскоре увидел, как поднявшийся на башню человек — его силуэт чётко вырисовывался в свете вставленного в держатель факела — направился к нему. Молодой рыцарь выпрямился и встал, внезапно узнав своего друга и товарища из Орлеана, Бернара де Тремеле. При виде Андре Бернар приподнял брови.
— Сен-Клер? Я думал, после нескольких дней, проведённых в седле, ты уже крепко спишь.
— А! Стало быть, ты считаешь, что в сравнении с тобой я слабак? Ты-то сам почему не спишь?
— Я лёг было, но не смог заснуть. Наверное, в голове роится слишком много мыслей. До рассвета осталось уже немного, во сне время летит незаметно, а я решил немного отсрочить завтрашний день. А ты о чём размышлял здесь в одиночестве?
Махнув на прощание наблюдавшему за ними часовому, Андре последовал за де Тремеле вниз по узким ступенькам, что вели к мощёной дороге под зубчатыми стенами. Он не отвечал, пока они не оказались там, где их уже нельзя было увидеть и услышать с башни.
— За членство в нашем братстве порой приходится платить высокую цену.
Они как раз начали спускаться по следующему лестничному пролёту, но, услышав эти слова, де Тремеле остановился, повернулся и поднял глаза на Андре.
— Ты снова о своём отце?
Андре кивнул.
— Что ж, это верно, брат, — согласился де Тремеле. — Цена и вправду высока. Но когда ты почувствуешь, что это тебя мучает, подумай вот о чём: каким бы невыносимым тебе ни казалось настоящее, всегда может произойти нечто несравненно худшее, и тогда цена станет гораздо выше. Поверь, единственный наш путь — это отчаяние.
Раскатисто рассмеявшись, де Тремеле снова зашагал по ступеням вниз.
— Бернар, скажи честно, тебе уже кто-нибудь говорил, что ты дерьмо?
— Как же, и не раз.
На сей раз де Тремеле бросил это через плечо, не останавливаясь.
— Но дерьмо все обходят стороной, чтобы не наступить. Тут ты тоже поверь мне на слово.
Он снова расхохотался, а когда они очутились у подножия лестницы, схватил Андре за рыцарскую мантию и мягко, но решительно увлёк юношу в тень под лестницей.
— Заруби себе на носу, парень, и никогда об этом не забывай, — произнёс де Тремеле тихим голосом, в котором больше не слышалось ни единой шутливой нотки. — Через несколько дней, когда мы доберёмся до Везле, тебя официально признают претендентом на вступление в орден Храма. Если после ты не замараешь свой нос и будешь выполнять все поручения, ты станешь послушником. В конце концов, если не возникнет никаких помех, тебя сделают полноправным рыцарем Храма, посвящённым во все тайны так называемого священного учения. Ты думаешь, что сейчас тебе трудно скрывать что-то от своего благородного отца? Что ж, в ближайшее время эти трудности покажутся тебе пустяковыми. После вступления в Храм ты окажешься в обществе людей, совершенно чуждых тебе по духу, прозябающих в самонадеянном невежестве, воображающих, будто они, рыцари, — избранники Бога и соль земли. Да что там рыцари! Сержанты Храма и те мнят себя избранными! А ты, ведая, что их священный и тайный орден был придуман братством, к которому ты принадлежишь, не сможешь открыть им правду, чтобы сбить с них спесь. Твоя жизнь рыцаря-тамплиера будет пропитана ложью, на твои раны будет сыпаться соль всякий раз, когда тебя станут будить посреди ночи для участия в молебне — ведь для тебя
