Глава 21
Высадившись на Фондамента делла Пьета, Браво и Энтони отправились на юг, к церкви Сан-Джорджио дей Греки, церковь они нашли без труда, но трижды останавливались неподалеку и принимались петлять, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Несмотря на раннее утро, стояла удушающая жара. В небе неподвижно, точно пришпиленные, висели белоснежные облака.
Церковь Сан-Джорджио, по меркам Венеции довольно простенькая, выходила изящным фасадом на узкую набережную канала. Единственный в городе православный храм был возведен в 1539 году. В то время местная греческая диаспора быстро росла. Греки, как и венецианцы, веками путешествовали в Леванте, оседая в важнейших торговых точках вдоль южного побережья Черного моря. Постепенно православие в этих местах стало основной религией, и так было, пока мусульмане-турки не захватили в пятнадцатом столетии Трапезунд. Теперь в Венеции жило не более сотни православных греков.
Внутри церковь с ее уходящими ввысь сводами казалось пустой, какой-то заброшенной. Людей почти не было. Перед огромным позолоченным распятием стояла на коленях пожилая женщина, молитвенно сложив руки; полный человек с взъерошенной шевелюрой о чем-то серьезно беседовал с высоким, очень бледным священником; под его длиннополой черной рясой заметно выпирал горб.
Недостаток прихожан явно не был здесь редкостью. Это место было словно выхолощено, — великолепная архитектура сохранилась, но ушла жизнь. Так ледник оставляет после себя мертвые пейзажи, лишенные земли и растений.
Как во всех греческих или русских православных храмах, в Сан-Джорджио можно было увидеть примечательный иконостас, — византийское заимствование. Когда-то иконостас служил чем-то вроде ограждения, отделяя святилище от основной части храма, то бишь небо — от земли, божественное — от мирского. С годами он превратился в дополнительную стену для размещения множества отдельных икон. Как и во всех вероисповеданиях, то, что когда-то возникло в силу определенных обстоятельств, со временем в буквальном смысле окаменело.
Священник заметил Браво и Рюля и, прервав беседу с тучным посетителем, направился в их сторону.
— Меня зовут отец Дамаскинос, — представился он таким голосом, будто рот у него был набит галькой.
Итальянский явно не его родной язык, догадался Браво, и заговорил с ним по-гречески, назвав их с Рюлем имена.
Священник округлил глаза с восторгом и изумлением.
— Вы великолепно говорите по-гречески! Может быть, вы знаете и другие языки?
— Я знаю трапезундский диалект.
Отец Дамаскинос тихо рассмеялся. Как почти все люди такого высокого роста, он немного сутулился, плечи торчали вперед. Голова с небольшими прижатыми кошачьими ушами, рот с крупными зубами, — чем-то священник напоминал леопарда. Горб не слишком выделялся, а под определенным углом и вовсе был незаметен.
Он обратился к Браво на древнем наречии.
— Следовательно, вы пришли в Сан-Джорджио не просто так.
— Да, — ответил Браво. — Я хотел бы взглянуть на крипту.
— На крипту? — Отец Дамаскинос нахмурил узкий лоб. — Вас ввели в заблуждение. В этой церкви нет никакой крипты.
Браво обернулся к Энтони.
— Дядя Тони, вы знакомы с этим человеком?
Рюль покачал головой.
— Он не из наших.
Черные глаза блеснули на кошачьем лице священника.
— Не из ваших? Что это значит?
— Браво, у нас очень мало времени, — проговорил Рюль.
Браво кивнул, вытащил крест и положил его на раскрытую ладонь. Несколько мгновений отец Дамаскинос молчал. Потом взял крест с ладони Браво — с опаской, словно это был живой скорпион, — и пристально осмотрел его, особое внимание уделив гравировке.
Наконец он вернул крест Браво, спросив:
— Где красные нити?
— Их больше нет, — ответил Браво.
— Вы считали их?
— Нитей было двадцать четыре.
Странный обмен быстрыми, отрывистыми репликами напоминал обмен шпионскими паролями.
— Двадцать четыре, — протянул отец Дамаскинос. — Вы уверены? Не больше, не меньше?
— Ровно двадцать четыре.
— Идемте со мной. — Священник резко развернулся на пятках и направился по шахматному полу к двери в левом углу иконостаса. Они оказались в крошечном помещении, словно высеченном прямо в каменных блоках церковной стены. Отец Дамаскинос снял со стены укрепленный на кованом кольце факел и зажег его.
— По понятным причинам, — произнес он, — в крипте нет электричества.
Они начали спускаться по винтовой лестнице в подземелье. Мраморные ступени со временем так истерлись, что посередине образовались углубления. Для Венеции, города, построенном на воде, крипта располагалась довольно глубоко. Здесь было очень сыро и холодно. На полу блестела вода, по влажным стенам суетливо сновали крохотные членистоногие существа, с едва слышным щелканьем перебирая многочисленными ножками, — точно армия невидимых клерков водила по бумаге канцелярскими перьями.
— Существование этой крипты — тайна, и она ревностно охраняется, — сказал священник.
Крипта оказалась просторнее, чем ожидал Браво. Два ряда каменных саркофагов уходили вглубь помещения, между ними располагался узкий проход. На крышках саркофагов были вырезаны скульптурные подобия усопших. Некоторые держали в руках кресты, прочие прижимали к груди рукояти мечей.
Отец Дамаскинос обернулся к Браво.
— Вы — сын Декстера, верно?
— Да. Вы знали моего отца?
— Наша дружба опиралась на взаимное доверие. Мы оба полагали, что история ушедших времен имеет огромную власть над людьми и сегодня. Ваш отец, знаете, был настоящим знатоком истории. Иногда я переводил для него древние тексты, над которыми он работал. В свою очередь, хотя я никогда об этом не просил, церковь каждый месяц получала определенную сумму со специально открытого им счета.
Отец Дамаскинос обратился к Рюлю:
— Вас, мне кажется, удивляет, что Декстер тесно общался с кем-то, не принадлежащим к ордену, но вспомните: союз между орденом и православной церковью длился веками. Мы помогали ордену, предоставляя нужные сведения, иногда даже секретные документы, еще в те далекие времена, когда члены ордена посещали Левант-Самсун, Эрзурум, Трапезунд… Этот союз был совершенно естественным, продиктованным необходимостью; ведь и наша церковь, и орден были врагами Папы.
Ступая по воде, они пошли по проходу. «Любопытно, — подумал Браво, — в крипте покоятся мертвые, и все же здесь больше жизни, чем в церкви наверху…» Как и его отец, Браво считал историю мира бездонным источником новых открытий и полезных уроков. Вдвоем с отцом они проводили долгие часы над старинными текстами, предпочитая уцелевшие подлинники любым переложениям. Страницы древних рукописей хранили истинные мысли и слова тех, кто жил на земле столетия назад. По мнению Декстера, для историка не было ничего хуже, чем работать с позднейшими толкованиями, не имея возможности обратиться к первоисточнику.
— Значит, вы теперь тоже в Voire Dei, — сказал священник. — Ваша жизнь сильно изменилась, не так ли?
— Моя жизнь изменилась, когда не стало отца.
— Да, верно, — сдержанно проговорил отец Дамаскинос. — Ваш отец был уникальной личностью. Интересно, похожи ли вы на него?
— Вы имеете в виду дар предвидения?
Священник кивнул.
— Ваш отец воспринимал битву, разгоревшуюся в Voire Dei и распространившуюся на весь мир, несколько иначе, чем остальные. Он мыслил шире, пожалуй, вот как можно сказать. Конечно, он знал, насколько велика была на протяжении многих веков роль мировой политики в том, что происходило между враждующими сторонами. Уже в пятнадцатом веке, несмотря на внешнюю сторону конфликтов — религиозные расхождения, — мотивы были чисто политическими. Столетия спустя те, кто отказался признать, что основной движущей силой стала экономика, обрекли сами себя на провал… так, к примеру, получилось с коммунистами.
Жажда экономического превосходства — это мощный рычаг, и вот уже лет двадцать, не меньше, им успешно пользуются члены Voire Dei, да и не только они… Страсть к наживе и желание добиться политических преимуществ настолько захватили умы участников этой гонки, что они не желают оглядываться по сторонам, делая поправки на происходящие изменения. Но Декстер знал, он видел, что на фоне экономической войны снова медленно разгорается война религиозная. Так называемые экономические причины — ожесточенная борьба за источники нефти, — лишь прикрытие, как уже бывало раньше. Такова власть истории. За обманчивой внешней стороной конфликта снова кроются иные мотивы, на сей раз религиозные. Фундаментализм. Христианство на одной чаше весов, ислам — на другой. Пришел день страха не только для израильтян и арабов, но и для Америки с ее набирающей обороты приверженностью к фундаменталистскому христианству. Конфликт вышел за рамки традиций Voire Dei, и все же именно вы оказались в фокусе. Декстер полагал, что грядет век новых крестовых походов. Без сомнения, таково будущее, и те, кто не прислушается к его приближению, будут погребены под его пятой…
