Березовский выдернул из-под телефонных трубок папку, а из папки – чистый лист, и стал чертить на нем квадратики, выстраивая их в пирамиду. В верхнем написал большое «П».
– И фамилия гениальная. Попадание, сто процентов попадание! Путин. Путь. Путный. Путевый. П-П – Путин президент! Вальтер ПП, автомат ППШ. Светлый путь. Верным путем идете. Путь из тупика. Дорога к храму. Свет в конце тоннеля. Путь наверх и жизнь наверху. Путь Абая. Распутица. Путь к причалу. Дорогу осилит идущий. Эх, дороги… пыль да туман! Путь далек у нас с тобою – веселей, солдат, гляди! – он хлопнул замполита по спине. – Какие прекрасные ассоциации! Коллективное бессознательное уже на нашей стороне. Все, обнимаю!
24.
Желтый, зеленый, розовый закат над зимней Москвой блистал лаком. Ватные дымы из далеких труб вклеились в него. Черные угольнички вороньих стай крапили свет. Своя, знакомая ворона хохлилась на оттяжке фокстеньги.
– Прописалась она здесь, что ли, – проворчал Вырин, топчась в тулупе на сигнальном мостике.
Замполит позировал фотографу, принимая морские позы. На нем была меховая куртка катерников, одолженная у Мознаима, и суконная походная пилотка Беспятых. Когда уши делались от мороза малиновыми, замполит грел их ладонями.
Фотографа теребили две немолодые журналистки, торопя освободить очередь. Всю ночь им предстояло записывать под диктовку биографию замполита. Синопсис биографии был спущен им сверху через издательство «Вагриус». Баснословный аванс за книгу «Вагриус» замполиту уже выкатил.
Им пришлось прождать начала гомеровских поэм лишний час. Ольховский с Колчаком проэкзаменовали замполита на знание своей политической программы и заставили расписаться в получении экземпляра, как приказа вышестоящего командования, подлежащего к немедленному и беспрекословному исполнению.
– Уж ты не подгадь, родимый, – сказал Ольховский, разливая коньяк. – Свой, как-никак.
– Прорвемся! – обнадежил замполит, со стуком ставя стакан.
На втором стакане в каюту стеснительно влез Иванов-Седьмой. В руках у него была картонная папочка с наклейкой «Письмо к народу». Путеводный труд не пропал даром – он разборчиво и красиво переписал из него десять страниц до того места, на котором был прерван Долгоруким.
– Владимир Владимирович, возьмите… пригодится. Здесь мысли, тезисы… постарайтесь опубликовать. Лучше в газетах.
Бедняга скрывал гордость и боль. Для пользы дела он жертвовал самым дорогим – своим авторством.
В полночь замполиту дали дернуть за шнур бакового орудия. Телекамера снимала. Тройки с фонариками на оглоблях неслись по заснеженной реке. С них свистели и гикали.
– Мы видим, как наносится удар по беспределу и коррупции, захлестнувшим страну, – вещал в микрофон комментатор, выдыхая пар. – Народ верит, что этот выстрел попадет в цель!
– Другой рукой укажи, – попросил оператор.
– Так там же… что? Кондитерская фабрика.
– Неважно. Так лучше в кадре смотрится. Потом смонтируем. Ребята, гильзу можно поднять и уронить еще раз, чтоб покатилась? Ага… спасибо.
За завтраком замполит пил пиво. Он таращил глаза и не ворочал языком. Моргая, он забывал поднять веки, и тогда по лицу брела двусмысленная довольная улыбка.
– Литературный труд очень тяжел с непривычки, – посочувствовал Иванов-Седьмой. – А журналистки твои ничего – бодро уехали.
– Практика, – сказал замполит, роняя голову.
Ему дали поспать и в полдень отвели на повторный выстрел.
После выстрела в большой кают-компании пошел последний инструктаж.
– Давайте заказы и наветы, – сказал замполит.
– Что?
– Наказы и заветы.
– Ленина похоронить, – нервно вспомнил Вырин. – И легализовать проституцию.
– Частная собственность на землю, – негромко попросил Бохан.
– Свободная продажа оружия, – вскинул руку Шурка. И по какому-то клочку бумажки прочитал: – Вот. «Поскольку народ несет священную обязанность в любой момент и по своему усмотрению устанавливать тот общественный строй и свободно избирать то правительство, которые необходимы для блага отечества, право народа на хранение и ношение оружия не подлежит никаким ограничениям».
– Опубликуйте мое письмо, – напомнил Иванов-Седьмой. – И хорошо бы увеличить государственные субсидии на издание книг. Чтобы у каждого автора была честная возможность.
– Будет справедливо выделить квартиры ветеранам движения, – надавил Мознаим. – И предоставить им налоговые льготы в торговле.
– Исполнение закона в каждом случае и любой ценой, – сказал Беспятых.
– А бандитов расстреливать на месте без суда и следствия, – добавил Габисония.
– Здравоохранение и образование, – дважды ввинтил палец вверх доктор. – В первых строках бюджета – по полной программе. Пока все не сдохли в невежестве.
– Запретить законом употребление наркотиков, – изумил всех Груня.
– Протекционистские законы для пищевой промышленности и сельского хозяйства, – солидно потребовал Макс. – Пока «МакДональдс» с «Кока-Колой» нас не схавали совсем.
– Ребята, – попросил зам, – давайте в письменном виде, я не успеваю записывать.
Колчак ощупал его изучающим неприятным взглядом.
– Обожди немного, – сказал он. – Я вызвал мастера из салона татуировок, сейчас должен подъехать.
– Зачем?..
– Понимаешь, есть такая биологическая особенность у президентов. Они не только куда-то теряют наказы избирателей, но потом кидают и собственную команду. Не по злому умыслу, а так выходит. Вот мы тебе это все и выколем по фасаду. В зеркальном изображении. Утром шасть в ванную – оп-па: и все перед глазами!
– Не забуду, как мать родную! – поклялся замполит, меняясь в лице.
– Шучу, – вздохнул Колчак. – А жаль.
– Слушай, – сказал Ольховский. – Делай ты все, что угодно, но чтобы этот бардак кончился, наконец. Жукову поставь конный памятник на Красной площади. Зимний в Петербурге отреставрируй. Ходынку закатай асфальтом, построй дома. И дважды в день, дважды в день, перед завтраком и перед сном, перечитывай нашу программу. Потеряешь – позвони: мы тебе еще экземпляр пришлем.
– У кого есть Конституция? – спросил замполит. – Моя куда-то девалась.
– У меня есть Конституция, – сказал Иванов-Седьмой.
Вестовой сбегал и принес.
Замполит встал, возложил правую руку на синий переплет и поклялся матерью, погонами и всем святым:
– …а если надо – и саму жизнь!..
В заключение выпили и обнялись. Кортеж черных лимузинов уже сигналил на набережной.
– Давай, Владимир Владимирович!
– Мужики, – взмолил замполит, – последняя просьба приговоренного. Стреляйте вы, ради Бога, холостыми! Ну хоть днем… ночью уж ладно, буду иметь в виду, хотя рабочий день не нормированный. А ну как грохнет в конце концов. Обидно все-таки от своих погибать. И вообще.
25.
– Красивая, поехали кататься! – выплясывала «На-На». – От пристани отходит теплоход!
Поклонницы визжали и размахивали кофточками. На кадр наслаивалось изображение «Авроры» у набережной. Отходить она никуда не собиралась.
В отличие от размеренной жизни на борту – вахта, жратва, телевизор, – события на берегу помчались с замечательной скоростью, будто проснувшийся киномеханик спохватился и запустил перемотку.
Организовали досрочные выборы. Начали войну в Чечне. Объявили о повышении зарплат бюджетникам. Объединили Россию с Белоруссией, хотя и невнятно. Зарыли Лужкова и почти было сменили его с мэров Москвы. Торжественно похоронили Собчака и отдали под суд снятого кремлевского управделами Бородина.
После взрывов домов в Москве Ольховский почернел и достал из сейфа план минирования.
– Все-таки взрывают, сволочи, – проскрежетал он, водя пальцем. – Но почему не с того начали?..
– Лиха беда начало, – сплевывал Колчак. – Объединяет народ против общего врага. М-да, а чем еще.
Мгновенно сварганили удивительное движение «Единство». Во главе поставили троицу, приятную во всех отношениях: борца-чемпиона, милиционера-генерала и спасателя-министра – без политического прошлого. Движение тут же задвинули в Думу и в одночасье объединили с коммунистами, получив послушно-подавляющее большинство.
– Учись, Петька, – крякнул Колчак.
– Нэт, маладцы, – удивился Габисония.
– Этого из Думы не выкинешь, – признал Ольховский, глядя на борца, похожего на умного лысеющего медведя. – Этот сам всех заломает.
– А милиционер его оправдает. А спасатель будет спасать заломленных. Слушай, а Вован-то в порядке. Рубит.
Добросовестный замполит, попав в новые условия, развил непостижимую деятельность. Он метался по городам, недолго слушал, недолго говорил сам, скупо улыбался и щедро раздавал ордена. Когда времени совсем не хватало, он летал на заднем сиденье «Су-27». Журналисты с восторгом присочинили, что он еще и «немножко пилотирует».
Замполитом его продолжали называть, естественно, только на корабле. Владимир Владимирович Путин не вылезал из телевизора и был у всех на языке. Поначалу он стеснялся перед телекамерой, но это проходило. Он немножко слишком прямо держался; немножко неумело носил штатский костюм, болтающийся на нем, несмотря на усилия модельеров; немного попугивал аудиторию военной прямотой выражений. Но ведь и Линкольн был неуклюж, и Бисмарк груб. И даже странная, явно не сухопутная походка была быстро зачтена ему в своеобразие.
