Трейси постепенно сливался с городом, он затягивал его, словно водоворот. Слева по крутому склону холма бежали вверх новые железобетонные здания, некоторые еще строились. В воздухе висела пыль, повсюду виднелись строительные леса и бамбуковые времянки рабочих. Китайские строители ловко сновали по балкам и перекрытиям.
Наконец, он добрался до ресторана, который был ему нужен — он стоял на тихой улочке, далеко от залитого неоновым светом туристского района Тсим Ша Тсуи. У Трейси не было карты, он полностью полагался на свою память: ведь топография острова некогда была известна ему досконально.
У входа в ресторан сидела немолодая китаянка, одетая в традиционные черные брюки и оранжевую блузу с широкими рукавами. На исцарапанных ногах были темные сандалии, на запястье левой руки — браслет. Голову ее покрывала плоская шляпа с черными тесемками, унизанными розовыми бусами: это свидетельствовало о том, что женщина — хакка, то есть ее предки в шестнадцатом веке эмигрировали из северной части континентального Китая на Новые территории. Она никак не отреагировала на появление Трейси, лишь глаза на невыразительном морщинистом лице следили за каждым его движением. Трейси остановился, наклонился и что-то сказал ей на кантонском диалекте, отчего лицо старухи осветилось улыбкой.
Очутившись в зале ресторана, Трейси нашел столик и, перекрикивая шум, сумел сделать заказ. Оглядевшись, он понял, что является единственным здесь представителем Западной цивилизации. Он отужинал холодным «пьяным» цыпленком в остром винном соусе, а затем ему подали рыбу, которую тут же, у него на столике, зажарили на спиртовке. Третьим блюдом был горячий благоухающий жасминовый чай. Все было превосходно. А как же иначе? Лучшая в мире кухня — шанхайская.
Позже, бродя по улицам и прислушиваясь к болтовне на кантонском диалекте, он наткнулся на ночной клуб, из открытых дверей которого доносилась громкая музыка и слышались взрывы смеха.
Трейси вошел внутрь и в полумраке холла увидел телефон-автомат, рядом с раздевалкой для гостей. Гардеробщица приветливо улыбнулась ему. По телефонному справочнику он нашел номер Мицо и снял трубку.
После четвертого гудка ему ответил женский голос.
— Могу я поговорить с Мицо? — спросил Трейси на кантонском.
— Боюсь, не удастся, его нет дома, — женщина, явно китаянка, говорила непринужденно, почти весело. — Могу я узнать, кто его спрашивает?
Трейси назвал себя.
— Когда увидите Мицо, — сказал он, — передайте ему, что сын следует по стопам отца.
— Не понимаю, — голос ее стал настороженным, веселость исчезла.
— Не сомневаюсь, — усмехнулся Трейси, — вы просто передайте Мицо эти слова, вот и все.
— Для этого мне надо как минимум увидеть его, — сейчас d ее голосе уже звенели льдинки, — но я не могу вам сказать, когда это произойдет.
— У меня к нему весьма неотложное дело.
— Очень жаль.
— Лучше пожалейте Мицо. В один из пяти следующих дней я планирую вскрыть главное хранилище в центральном банке Шанхая. Поможет он мне или нет, неважно, я все равно это сделаю, но в любом случае о причастности Мицо к ограблению станет известно, я об этом позабочусь, уверяю вас. А если меня возьмут, считайте, что вина его, а, следовательно, и наказание, удвоятся.
— Не вешайте, пожалуйста, трубку, — голос ее дрогнул, — кажется, кто-то открывает дверь.
Трейси наблюдал за девушкой в гардеробе: это была изящная луноликая китаянка, иссиня-черные волосы ее были собраны на затылке в толстый пучок. Она умела двигаться, и прекрасно это знала. Она видела, что он рассматривает ее, и прижала тонкий указательный палец с длинным наманикюренным ногтем к губам, затем девушка томно улыбнулась и направила палец в его сторону. На кончике его Трейси увидел след яркой губной помады.
— Мистер Ричтер, вы слушаете?
Трейси утвердительно кашлянул.
— Прошу прощения за задержку. — Голос снова был веселый, сейчас в нем слышались даже чувственные нотки. — Я проглядела блокнот деловых встреч мистера Мицо и могу с уверенностью сказать, что завтра у него будет время встретиться с вами. В двенадцать тридцать. Вы знаете, как добраться до Жокей-клуба?
Трейси сказал, что знает, и пообещал быть к назначенному времени. Они повесили трубки одновременно.
Гонконгский королевский Жокей-клуб помещался на Стаббз-роуд и был практически встроен в восточный склон горы Николсон. Перед двумя высокими корпусами клуба находились беговые дорожки ипподрома и гаражи с залитой гудроном подъездной площадкой. Это было не самое красивое место на острове — от клуба и до самого залива тянулись бесчисленные многоквартирные дома, чудовищные по архитектуре и обшарпанные снаружи и изнутри.
Именно здесь, в клубе, и была сконцентрирована власть и сила колонии — многие граждане прекрасно знали, что клуб и семьсот его членов контролируют все бега и правительственные лотереи, единственный легально разрешенный игорный бизнес в Гонконге. Все благотворительные акции проводились на доходы клуба, а также из фондов, финансируемых правительством, часть средств поступала из налогов на ставки игроков, часть волевым решением изымалась из касс лотерей. Его превосходительство губернатор Гонконга, возможно, и считался правителем колонии, но реальной властью обладал лишь Жокей-клуб.
К горе Трейси добрался на джипе. Его проводили на крышу клуба, где находились конюшни и обнесенные высоким забором тренировочные площадки для четырехсот скаковых лошадей. Удивляться этому не приходилось: в изрезанной горами колонии невозможно было найти ни одного мало-мальски большого участка с ровной поверхностью. Приходилось использовать крыши.
Поднявшись на крышу, Трейси двинулся по косому проходу влево. Пахло конюшнями. Обнаженные по пояс тренеры вели поджарых лошадей по внешней и внутренней дорожкам. На противоположной стороне, за тренировочным кругом, располагалось здание, где жили служащие конюшен.
У парапета стояли двое. Они с интересом наблюдали за бегом жеребцов по внешнему кругу. Оба — азиаты, тот, что ближе к Трейси, был невысок ростом, но очень широкоплечий, с чудовищно перекаченными, как у культуриста, мышцами и громадной, словно футбольный мяч, головой.
Подойдя ближе, Трейси понял, что этот человек — не китаец. В Гонконге полно жителей самого разного происхождения: чиу-чоу из материковых районов, тибетцы и монголы с гор, китайские мусульмане, туркмены и туркестанцы, а также беженцы из Пекина и провинции Шантунг. Здесь все они считались китайцами, отличаясь при этом друг от друга не только физически, но прежде всего философскими, религиозными и культурными традициями. Но этот человек не был похож ни на кого из перечисленных типов.
Он — японец, понял Трейси. Это показалось ему странным, и Трейси насторожился. Когда-то, до начала второй мировой войны, Шанхай был открыт для всех, власти никому не задавали вопросов и не вмешивались в деловые операции чужаков, даже если те занимались откровенно грязным бизнесом. Придя к власти, коммунисты прихлопнули осиное гнездо, и теперь отбросы со всего мира потянулись в Гонконг, а за ними и те, кто был в неладах с законом у себя на родине. Вероятно, это один из них, подумал Трейси.
— Мицо-сан, — он слегка поклонился коротышке, — для меня большая честь встретиться с вами.
Эту фразу Трейси произнес на кантонском диалекте. Японец отвел взгляд от жеребца и внимательно осмотрел Трейси.
— Это он, Нефритовая Принцесса? — спросил он.
Стоявшая рядом женщина кивнула:
— Я узнаю голос.
— Вы назначили мне встречу довольно странным образом, мистер Ричтер, — у Мицо был очень высокий, почти как у женщины, голос. — Но поскольку вы человек с Запада и, вероятно, недавно в колонии, я на вас не сержусь.
Некоторое время он молча рассматривал Трейси.
— Однако я считаю, что вам следует извиниться перед леди. Боюсь, вчера вечером вы ее перепугали, — на лице его появилось неприязненное выражение. — Весь этот ваш рассказ о бомбах и сейфах... — Он покачал своей непропорционально крупной головой. — Даже не могу поверить, что вы наговорили все это всерьез.
— Если бы вы не поняли, о чем речь, вряд ли вы согласились бы встретиться со мной, — спокойно произнес Трейси. — Но, как бы там ни было, я приношу леди свои извинения. Мне просто надо было пробиться к вам.
Мицо развел руками:
— Боюсь, мир теперь живет по таким законам. Чем популярнее человек, тем больший на него спрос и тем тщательнее он должен оберегать себя от вторжений.
— Жизнь вообще вещь не самая приятная, — в голосе Трейси звучал с трудом скрываемый сарказм.
— Если вы демонстрируете свою независимость, молодой человек, — жестко произнес Мицо, — то вы рискуете потерять лицо. Но такая потеря вряд ли вас волнует, — он издал низкий горловой звук. — Вы, люди Запада, все одинаковы. Американцы, англичане, французы. Для меня вы все на одно лицо.
