Он повернулся к беговой дорожке.
— Видите этого жеребца, мистер Ричтер? Он стоил мне столько, сколько средний житель Гонконга не зарабатывает за всю жизнь. И знаете, что? Он стоит каждого цента, которые я за него уплатил. Он летит как ветер и всегда финиширует первым. Больше от него ничего не требуется.
Он снова повернулся к Трейси, маленькие глубоко посаженные глазки словно ощупывали лицо собеседника:
— Этот конь — специалист в своем деле. Это одна из причин, почему я его люблю. Он идеально делает свое дело, во всем остальном же он полный кретин, — его могучие плечи поднялись и снова опали. — В мире сейчас мало настоящих специалистов. Остались одни дилетанты, любители, они, как бабочки, порхают от одного к другому, но не постигают ничего, — он снова покачал головой. — Это не мой метод, мистер Ричтер, а вот вы, видимо, действуете таким образом. По-моему, нам не о чем больше говорить.
Над бегущими скакунами, над унылыми белыми фасадами муниципальных домов висели плотные облака, немилосердно дымящие заводские трубы подкрашивали их коричневым.
— Мой отец — специалист, — сказал наконец Трейси, — я никогда не совершу ничего, что покрыло бы его позором.
Мицо даже не шелохнулся. Звук его дыхания напоминал работу мощного насоса. Рядом с ним стояла Нефритовая Принцесса, устранившаяся из разговора напрочь, словно ушла куда-то вдаль. Но Трейси было трудно ввести в заблуждение: она впитывала каждое слово, она была частью их диалога. И теперь он ждал, когда она выкажет свою заинтересованность. Красивая женщина, не старше тридцати лет. Фарфоровая, почти прозрачная кожа — ни у одной западной красавицы такой не бывает. Хотя у женщин Востока тоже есть пунктик: светлые волосы, которых у них просто не может быть.
Судя по чертам лица, предки ее были чиу-чоу, об этом говорила и длинная лебединая шея, и характерные вытянутой формы глаза с поднятыми к вискам уголками. У нее были пухлые губы и настолько высокие скулы, что, казалось, именно они поднимают уголки глаз.
— Ну вот, — проговорил Мицо, — мы и добрались до самого существенного вопроса. У меня есть знания и умение, у вас — четыре дня, за которые вы должны освоить то, на что требуется не менее полутора лет, — у Мицо оказалась кривая и неприятная улыбка. — Вы следите за моей мыслью? Время — бесценная вещь, с какой стати я должен тратить его на вас?
— Мой отец...
— Мне известна репутация вашего отца, — прервал его Мицо, — но не более того. Сам по себе он для меня ничего не значит.
— Возможно, мне удастся по-иному спланировать свой график.
— Времени слишком мало, и вообще, слишком поздно. — Мицо взял под руку Нефритовую Принцессу и коротко кивнул: — Всего хорошего, мистер Ричтер. Желаю успеха во всех ваших начинаниях.
— Да, вот еще, — спокойно произнес Трейси, когда пара пошла прочь. Мицо остановился, отпустил руку женщины и обернулся. — Мой отец очень болен, он больше не может работать так... как работал когда-то. Но он по-прежнему человек чести, каким был всегда.
Трейси замолчал. Лицо японца было непроницаемым, с таким же успехом можно было пытаться прочесть мысли на идеально ровной стене. Даже черные глазки не мигали.
— Он довольно долго работал над одним проектом... я не знаю, над каким. Он никому об этом не говорил... даже мне. Но я знаю, что это нечто революционное, принципиально новое в области выживаемости человека.
Наконец по лицу Мицо пробежала какая-то тень. Трейси колебался, словно ему предстояло принять важнейшее решение, весь вид его свидетельствовал о неуверенности.
— Информация по проекту у меня с собой. Я... я забрал ее у отца, потому что он не может больше этим заниматься.
— Что вы хотите от меня, мистер Ричтер? — голос Мицо стал резким и шершавым, словно рисовая бумага.
— Я хочу показать это вам, — Трейси изобразил голосом волнение, — я хочу, чтобы научили меня тому, что умеете. Я хочу завершить работу отца.
Полуприкрытые глаза Мицо сверкнули. Я нащупал путь, ведущий к сокровищнице, вряд ли он устоит, подумал Трейси.
— А зачем вы придумали банк Шанхая?
— Я должен был найти способ встретиться с вами.
— Вы избрали опасный путь, мистер Ричтер, — Мицо подошел ближе, оставив Нефритовую Принцессу в тени изгороди, — но, может, в конце концов, я смогу что-то сделать для вас. Уважение к родителям — одна из высших добродетелей человека. Подобное качество дилетанту неприсуще.
Он у меня на крючке! — подумал Трейси.
* * *
Очутившись на границе, Киеу прислушался. Негромко щебетали птицы, откуда-то доносился смех обезьян. Араниапратет остался позади. Для того чтобы обойти полмира, потребовались один день и одна ночь. Перед ним, словно многоголовое чудовище, возвышалась громада джунглей: таинственная, первозданная, непокоренная. Можно пристально всматриваться в Джунгли, но не заметить ран, нанесенных войной: в самом сердце джунглей, а, значит, и в сердце страны, остались громадные просеки-шрамы, словно землю рвал исполинский зверь.
Кампучия.
Он сделал шаг и пересек границу.
Блудный сын вернулся домой. К тому тиглю, где плавилась его юность. К той жертвенной чаше, которая уже переполнилась кровью.
Он не знал, плакать ему или смеяться. Он не заплакал и не рассмеялся — он продолжил свой путь в южные пределы своей любимой родины. Конечный пункт назначения был ему неведом, все будет продиктовано информацией, которая поступит к нему на определенных этапах путешествия. Одно он знал наверняка: время его очень ограничено. И если это было неизвестно Макоумеру, когда он звонил из Шанхая и объяснял детали задания, то это отчетливо понимал Киеу. Он покинул Нью-Йорк, не выполнив свой долг, и мысль об этом сжигала его изнутри. В глубине души его терзал стыд. Если бы Макоумер так не настаивал, Киеу попытался бы убедить его, что план неудачный. Но отец не потерпел бы неповиновения. Что-то произошло с ним в Шанхае, и даже подробнейший отчет Киеу о том, что сумел пронюхать сенатор Салливен, о его решении начать следствие по делу о халатности секретных служб в Каире, не помогли заставить Макоумера отменить давно вынашиваемый план.
— Киеу, — голос его звучал тепло, — ты должен немедленно вернуться в Камбоджу. Сам я этого сделать не могу, меня слишком долго не было в стране.
— Что случилось, отец? — почтительным тоном спросил Киеу.
— Ты должен отыскать одну женщину, она азиатка и сейчас находится в Камбодже. Это все, что я знаю.
— Если она там, я найду ее, — пообещал Киеу. А потом запросил всю необходимую информацию.
Он уверенно шел сквозь джунгли, пробираясь между свисающими с небес лианами и торчащими из земли корнями. Через плечо у него была переброшена профессиональная 35-миллиметровая фотокамера «Никон» в черном футляре и два жестких кожаных кофра с длиннофокусными объективами и дюжиной металлических, нанизанных на мягкую проволоку цилиндриков, по виду ничем не отличающихся от катушек с фотопленкой; амуниция его была почти невесома.
Из Араниапратета он отправился на юг, и через три мили столкнулся с тайским патрулем. У него и мысли не было бежать от солдат или прятаться — они остановили его, потребовали предъявить документы. Киеу подчинился и вручил старшему американский паспорт и пластиковую карточку удостоверения личности. В одном документе было указано, что владелец его — свободный фотожурналист, в другом — что он в данное время выполняет задание журнала «Ньюсуик».
Тайцы привыкли к такого рода визитерам. Командир патруля даже не спросил, куда направляется фотограф: очень много европейских и американских журналистов с похожими документами облюбовали эту дорогу для пеших прогулок к границе. Вечные, как мир, проблемы и страдания Кампучии притягивали газетчиков всего мира, они слетались сюда как мухи на мед. Очень трудно противостоять соблазну воочию лицезреть трагедию. Поэтому командир патруля просто молча взял деньги, которые предложил ему Киеу, и козырнул.
— Гуд лак, — пожелал ему командир. Этой фразе он научился у американцев. Тон его был торжественный: сколько из тех, с кем он так прощался, не вернулись. — Вам удача понадобится.
Джунгли защищали его от палящего солнца, но духота была просто невыносимой. Киеу не замечал ее: это климат его родины, атмосфера в которой он родился. Здесь ему даже в самую кошмарную жару было гораздо легче, чем в Нью-Йорке, где он каждый год со страхом ждал наступления совсем не холодной зимы. Зимы там казались бесконечными, и он ненавидел их.
По крайней мере, я предупредил Мицо, вспоминал Киеу. После звонка Макоумера он вышел из дома и воспользовался уличным телефоном. У него был солидный опыт по части конспирации, и потому в карманах Киеу всегда хватало мелочи на случай экстренного международного звонка. А поскольку он звонил, не называя имени абонента, на этот вызов мог ответить только сам Мицо, если был дома.
