— Что случилось сегодня утром, Лидия Ивановна? — Володин голос опять заставил меня вздрогнуть.
— Утром? — Коломийцева слегка нахмурила брови, словно вспоминая что-то забытое. — Да, вчера… Нет, действительно сегодня утром… Алексашенька… он… Он потребовал от меня «Риту»… Понимаете, он их всех про себя звал «Ритами»… И я… Я поняла, что совершила страшную ошибку с Машенькой, что… Что ему стало хуже, что он… он… теперь все это ужасное, весь этот кошмар станет повторяться чаще, и… Кровь девочек… Машенькина душа… Души убиенных…
Подхватить ее ни я, ни Володя не успели, слишком внезапно для нас, буквально завороженных ее монологом, окаменевших под звук ее голоса, Коломийцева, закатив глаза, соскользнула на пол…
Нет. Бог не пощадил ее: Лидия Ивановна не умерла, она находилась в глубоком обмороке.
Каким-то чудом я почти сразу нашла аптечку и обнаружила в ней нашатырь. К тому моменту, как в прихожей квартиры хлопнула дверь и послышался характерный для прибытия следственной группы шум, нам с Володей удалось привести Лидию Ивановну в себя. Лечь она не захотела и, когда мой знакомец с Петровки вошел на кухню, вновь сидела на узком кожаном диванчике, прислонившись всем телом к стене.
Окинув меня «говорящим» взглядом, знакомец произнес вслух всего одну фразу — зато какую!
— Думаю, товарищ Костицына, вы свободны! Мы разберемся здесь сами, достаточно присутствия товарища Григорьева. Всего доброго — до завтра!
Я посмотрела на Лидию Ивановну в последний раз. И она — она! — улыбнулась мне слабо-слабо, но явно ободряюще.
— До свидания, Светлана Петровна, — сказала Коломийцева. — И не переживайте так… У вас тоже сын?
— Дочь… — проронила я.
— Я ж говорю — не переживайте… Единственная просьба, если не трудно, закажите на Алешеньку… На убиенного раба Божия Александра сорокоуст… Закажете?
Я кивнула ей — уже на ходу, увлекаемая прочь из этой квартиры сильными Володиными руками.
Катя
Единственное, чего мне хотелось всю дорогу, почти до самого Белозуева, — это как следует выплакаться… Наверное, меньше всего я напоминала Володе, тоже довольно мрачно молчавшему за рулем, счастливую невесту… Потом, когда начались уже наши леса по сторонам дороги, я немножечко взяла себя в руки. Уж очень красиво было вокруг, просто невозможно описать, как красиво! Настоящая зимняя сказка: леса у нас здесь смешанные, но хвои — больше, так что едешь как будто по коридору из замерших, заснеженных елей… Здорово.
Я наконец почувствовала, что могу разговаривать, не рискуя неожиданно для себя разреветься, как маленькая девочка.
— Как думаешь, — спросила я, — ее не уволят?
— Если Грифель не отстоит — могут в должности понизить… — хмуро проговорил Володя. — Будем надеяться — отстоит. Они, конечно, постоянно грызутся, но на самом деле друг друга любят…
— Это Грифель-то тетю Свету любит?! — поразилась я.
— Еще как! — уже веселее подтвердил Вовка. — Думаешь, у нее это первая в жизни служебная неурядица, что ли?.. Однажды все еще покруче было, так он… Словом, сражался за нее, как вепрь!
Я представила Карандашова сражающимся наподобие этого злобного зверя и фыркнула. А потом вспомнила, что помимо тети Светланы нас и самих в самом ближайшем будущем ждет неизвестно что — например, совершенно не понятно, как поосторожнее сообщить бабуле о том, что я ни с того ни с сего намылилась замуж… То есть это с ее точки зрения наверняка будет ни с того ни с сего, а не с моей. Но как убедить в этом бабушку, чтоб не разволновалась, я не имела ни малейшего представления…
И чтобы не думать о таком тревожном, снова вернулась к тете Светлане.
— И все это — из-за меня, — констатировала я вслух факт, спорить с которым было трудно. Но Вовка подобных трудностей не признавал, потому что в ответ улыбнулся и на секунду отвлекся от дороги, чтобы бросить на меня ласковый взгляд.
— Не из-за тебя, а благодаря тебе, Белоснежка, дело это закончено… Ты поступила правильно, обратившись к Светлане Петровне за помощью… Лучше подумай, сколько девчонок ты спасла от гибели!.. Конечно, рано или поздно его бы изловили, но для кого-то это и впрямь было бы поздно, понимаешь?.. Нет, ты тут ни при чем.
— А кто при чем?
— Никто: так получилось… Надеюсь, Грифель это понимает… Ну, затянула она немного с горпрокуратурой и Петровкой, вроде как сама хотела до сути докопаться, прежде чем дело отдавать… Как говорит сама Костицына — «слегка заигралась»… От профессиональных ошибок не застрахован никто, тем более что Маша в его «серию» ни по каким параметрам, кроме способа убийства, не вписывалась… А до Нины Арутюновой мы, если на то пошло, и докопались-то буквально несколько дней назад… Конечно, именно в этот момент и следовало объединяться с Петровкой, причем по-срочному. Так ведь именно это и сделал Грифель, хотя и неофициально.
— Старый стукач, — пробормотала я, а Володя усмехнулся.
Спустя несколько минут мы уже парковались возле нашего подъезда, и мое немножечко успокоившееся сердце вновь рвануло вперед, словно я только что сдала стометровку… Я внезапно вспомнила, что меня еще и какой-то «сюрприз» дома ждет, который бабуля с тетей Люсей приготовили, и мне совсем не по себе стало.
— Ну, ты опять позеленела, Белоснежка, — сказал мне Володя уже в лифте. — Клянусь, я все сделаю сам — наилучшим образом, тебе даже рта не надо будет открывать, я… Вот увидишь! — И он решительно нажал наш звонок, потому что мы уже несколько секунд стояли перед дверью.
Потом дверь открылась… Я, наверное, никогда в жизни не забуду этого мгновения, никогда!..
Потому что открыла ее не тетя Люся, а моя дорогая, золотая, драгоценная, единственная в мире бабуля! Сама!!! С палочкой, но сама, с улыбкой и сияющими голубыми глазами — бабуля!..
Вот какой сюрприз ждал меня дома, и я не выдержала, расплакалась — самым постыдным образом, почти так же всхлипывая и квакая, как совсем недавно делала это маленькая Светка… Только она выла и рычала — отдельно ото всех в своей комнате, а я — до ушей зарывшись в Володину дубленку и свитер… И Володя, при бабусе и при тете Люсе, выскочившей в прихожую, гладил и утешал меня, как маленькую, и называл «Белоснежкой», «миленькой», «солнышком» и «Катюшкой». Ясное дело, что ни о каком «осторожном» объяснении после этого и говорить не стоило: все всё поняли, глядя на нас, распрекрасно — не глупые же, а вполне мудрые, старые женщины…
Уж не помню, как мы оказались в гостиной, и я впервые за кучу времени увидела бабусину кушетку без постели и вспомнила, какая у нее на самом деле красивая обивка… Вот ведь какие глупости приходят в такие минуты в голову! А потом я опять увидела бабулю, сидящую напротив меня в кресле с очень задумчивым и немного насмешливым выражением лица — в точности, каким оно было у нее всю жизнь до болезни. А рядом стояла тетя Люся, глядевшая на меня с сочувствием. Она сказала:
