опустела, моя тумбочка наполнилась вещами, а общий холодильник продуктами, пришёл черёд самого неприятного — разговора о похоронах. Не вдаваясь в подробности, Ваня просто сказал, что всё прошло нормально, а я не стала долго расспрашивать. И на этом мы оба успокоились.
— Классный у тебя парень! — воскликнула одна из женщин, когда Ваня ушёл.
Я промямлила в ответ, что мы были просто друзьями, но, похоже, никто мне не поверил. Да я и не старалась их убедить.
После обеда меня ждал очередной неожиданный переезд — в двухместную палату, оплаченную Ваней. Видимо, ему, как и мне, не понравилось столь тесное соседство с кучей болтливых тёток, хотя я ни единым словом не высказала своего раздражения. Но то, что нам периодически приходилось проглатывать слова или вздрагивать от громкого хохота за спиной, возможно, повлияло на его решение переселить меня в более спокойное место.
Новой соседкой стала женщина лет пятидесяти, третью неделю лежавшая в больнице с похожей травмой позвоночника и, на моё счастье, оказавшаяся немногословной. Целыми днями она что-то читала, закрепив книгу на странной подставке, сделанной её мужем из стула, железного прута, который мог двигаться и фиксироваться на различном расстоянии от глаз, и двух зажимов, не позволявших страницам опадать вниз. Иногда она делала пометки на листах, используя простой карандаш, и за два дня исписала не меньше пачки бумаги. Как выяснилось, женщина работала над докторской диссертацией, и даже временная недееспособность ей не мешала.
Естественно я отчитала Ваню за потраченные средства, но не могла сказать, что испытывала недовольство, ведь, как ни крути, одна соседка была приятнее, чем целых пять, да ещё и очень шумных. Хотя в тот момент я мысленно с ними согласилась — Ваня действительно был самым лучшим парнем на этом свете. А себе твёрдо пообещала, что обязательно всё ему верну, ведь это была не его обязанность, а обязанность моего отца, который до сих пор даже не поинтересовался здоровьем дочери…
В связи с ускоренной регенерацией уже через несколько дней мне позволили сидеть, а затем и ходить, естественно, в силу возможностей загипсованной ноги, которую трогать пока не стали. Это вместо месяца лежачей жизни. И как только я смогла встать, то на выданных древних костылях доковыляла до уборной и устроила себе импровизированный душ с помощью полотенца, шампуня и бутылки из-под газировки, которую попросила у Вани. Газировку я благополучно вылила в раковину, а в бутылку набирала воду и смывала ею шампунь. Благо, в платной палате имелась собственная уборная.
Ещё через день мне сняли гипс. Можно было и раньше, но либо врачи решили перестраховаться, либо тянули время — нельзя же было зафиксировать кучу переломов, а через неделю написать в карточке, что ничего не осталось. Видимо, по той же причине меня продержали в больнице ещё несколько дней и в общей сложности через две недели выписали абсолютно здоровой. От аварии не осталось и следа, будто её и не было вовсе, и мне оставалось только гадать, зависело ли это от того, кто являлся причиной полученных травм — Свет или Тьма — либо мой организм настолько по-разному реагировал на различные повреждения.
Из больницы Ваня забрал меня на собственной машине. Ею оказалась старенькая девятка — не ахти какая, но для первой машины, тем более купленной студентом на собственные сбережения, а не подаренной богатыми родителями, вполне годилась. То была приятная новость. А неприятной стала необходимость возвращаться к отцу. Напрашиваться пожить у Вани язык не повернулся, поэтому я молча приняла его решение и стойко вытерпела дорогу до дома, стараясь, чтобы он не заметил, насколько сильно я нервничала перед встречей с отцом.
Я испытывала странные и смешанные чувства и уж точно не горела желанием ни видеть его, ни разговаривать с ним, ни что-либо ему объяснять. Однако последнее делать и не пришлось. После долгого ожидания возле входной двери мы всё-таки услышали признаки жизни. Шаркающей походкой отец медленно добрёл до коридора и с грохотом на весь подъезд отодвинул железный шпингалет. Я вцепилась в Ванину руку, но тут же её отпустила, поскольку страх и неприязнь моментально прошли. Перед нами предстал пьяный, исхудавший и очень грустный пожилой мужчина, который пытался сделать вид, что смотрел на нас. Только его взгляд не фокусировался на лицах, а проходил сквозь них и рассеивался в пустоте.
— А… Вы… — фыркнул отец и побрёл обратно в комнату, продемонстрировав поникшую спину.
Я его не узнала.
В последнее время папа часто грустил и пребывал в задумчивом состоянии, поскольку переживал за маму. Или делал вид, что переживал. Но он выдерживал все неприятности, тягости и проблемы, какие бы ни свалились на его широкие плечи, а теперь сломался. Я не верила до конца, но видела, что ему действительно было плохо. Отец страдал. У него не осталось сил. Он пил, желая залить спиртным свою боль и вину и забыть обо всём, что сделал он, Свет, Тьма и все мы вместе взятые. Только алкоголь не помогал. Я проходила эту стадию и потому знала, что в нём нельзя было найти ни решения проблем, ни утешения. Хотя состояние продолжительного запоя, в котором сейчас пребывал отец, мне не было знакомо — тогда я ограничилась лишь одной ночью.
Я услышала, как он рухнул на диван своим исхудавшим, обезвоженным телом, и испытала неконтролируемое чувство жалости. Неважно, что он так холодно встретил меня, ни разу не приехал в больницу и даже ни разу не позвонил, хотя знал, что Ваня привёз мне сотовый телефон.
Всё равно мне было его жаль…
— Не обращай внимания. Он даже не узнал нас, — грустно произнёс Ваня и понёс вещи в комнату.
Я несмело шагнула за ним в квартиру.
Помещение изменилось так же сильно, как и мужчина, лежавший ничком на диване, раскидавший по полу пустые бутылки и насыпавший в пепельницу гору окурков. Теперь здесь витал устойчивый запах перегара, словно в жилище заядлых алкоголиков. Я чуть не задохнулась и поспешила на кухню, чтобы открыть окно. Но остановилась в дверях как вкопанная — на столе, на полу и возле мойки всё было заставлено пустыми бутылками. Открыла холодильник и обнаружила там ещё несколько, которые папа не успел выпить, а из еды нашла только наполовину пустую банку солёных огурцов.
Я чуть не заревела в голос, поскольку поняла, что не смогла бы уехать отсюда, даже если бы по-прежнему этого хотела. Отец, пусть и тёмный, нуждался в моей поддержке и заботе. Он нуждался в уходе, как маленький, несмышлёный ребёнок:
