После Кин вмиг стал самим собой. Брови его заняли прежнее положение над переносицей.
– Боги, – едва слышно прошептала за его спиной Смана. Она невольно отступила на несколько шажков назад и возвела глаза кверху. Она все поняла.
Лиамига, на которую Кин внимательно смотрел, была пустой. Лишь самая первая шестигранная бусинка имела на себе четкие знаки. «Кинрагбар-ронг», гласила надпись. Надпись была начертана на черном фоне.
– Ты понял? – спросил его воин.
– Да.
– После третьей песни. – Орид развернулся и вышел. На улице он запахнулся в плащ и слился с толпой.
– Что ты сделал, Кин?! – едва сдерживая слезы, вскричала Смана. Самообладание покинуло ее.
– Ничего. Не это здесь.
– Но… это лиамига Высочайшего Конклава! К чему ты будешь?.. – она не выдержала и опустилась прямо на пол.
Кин бросился к ней и поднял на ноги. Усадив жену в свое старое мягкое ложе, он снова отошел к огню.
– Ночной Конклав, – проговорил он, глядя на черную краску на грани бусины. – Ночной, а это может быть только… – Он недоговорил.
– Что? Что это может быть?
– Я не знаю. Все что угодно.
Холодный ветер гонял по улицам ошметки мусора, за которыми весело гонялись мальчишки-пасмасы из городских чистильщиков. Они были приучены все делать тихо, поэтому даже кричали тихо, словно бы шипели. Но радость их была столько полнокровной, что Кин остановился и, глядя на них, набирался их оптимизма и энергии.
Старость только в Оридане настигла его. Едва прекратились ежедневные передряги; как только мягкая кровать оказалась под его боками вместо холодной по утрам сырой земли Владии, как хвори и расстройства накинулись на Кина подобно своре диких собак, какую можно увидеть только в предместьях холкунских городов. Заболела пораненная давным-давно нога; заныла рука неизвестно почему; что-то тянуло в животе. Хмурый поморщился – не нравилось ему понимать, что старость утягивает и его. Он всегда смотрел на Цура и про себя благодарил его старческие хвори, ибо тогда старость была ему союзницей. Она мстила Цуру за все унижения, которым тот подвергал Кина. Теперь же она пришла и за ним.
– Тебе не нужна помощь? – вывел его из раздумий голос незнакомого оридонца.
– Нет.
– Ограбили ли?
– Нет. Я решил пройтись.
– Пьян, что ли? Биггисы прекрасно возят. Но коли так говоришь… – И не договорив, незнакомец продолжил свой ход. Его биггис весело и мягко шел по улице.
Кин недолго смотрел ему вслед. Нынче все казалось ему новым здесь, неродным. Стены и крыши домов, запахи, звуки, – все это отныне и навсегда совсем другое, потому что он сам стал другим.
Хотя он не спал всю ночь; хотя тревоги этой ночи были настолько сильны, как никакие тревоги никогда не были сильны, Кин не чувствовал слабости или усталости.
Великий Конклав встретил его после третьей ночной молитвы густым полумраком. Не таким ему представлялся этот момент. Совсем не таким. Уже там, на входе в высокую залу Кин ощутил, что перегорел. Волнение схлынуло. Язык отлип от неба.
– Огляди поверх тебя, – донесся до него сильный молодой голос, – что ты видишь?
Кин поднял глаза и разглядел под потолком фигуры, стоящие и смотрящие на него.
– Я вижу Величайших, – ответил он чрезвычайно спокойно.
– Ты видишь Вечных, разве нет у тебя глаз?
– Прости меня, Предвечный, но я раг и плохо понимаю в этом.
– Мы наслышаны, кто ты, но прежде чем говорить с тобой, видеть мы хотим, что понимаешь ты, для чего здесь и почему ты должен говорить с нами в сердце своем.
Последних двух слов Кин никак не мог увязать с остальной фразой.
– Я буду говорить правду, Предвечный.
Со стороны говорившего донесся вздох разочарования.
– Он много лет пробыл средь дикарей, – тонкой чередой звуков влетело в уши Кина. Он узнал этот голос.
– Сколь долго был ты там, откуда прибыл? – спросил голос.
– Двенадцать лет.
Голос смягчился:
– Тогда все верно. Нам ты будешь нужен.
– Назови себя, – заговорил другой голос.
– Я Кинрагбар-ронг из рода Кин. Я род.
– Говори дальше.
– Его жена Смана. Есть и двое отпрысков: Уто-Кин и Пелла-Кин, – снова заговорил знакомый голос. – Ты узнаешь меня, Кин?
– Да, орид Суррагбар-диг, я узнал тебя.
– Предвечный кат, своей главой хочу я приложиться к плахе, что у ног твоих. Клянусь я в том, что не услышите от Кина слов лжи. За то клянусь!
– Хм… – заговорил из тьмы еще один голос. – Сур, ты никогда не клялся и мой тебе совет – никогда и не клянись даже и за себя, ибо каждый из вас не может знать себя. Ты думаешь, что исчерпал того, кто ночью этой здесь предстал пред нами? Отнюдь. Я разглядел в глазах его великое сомненье, какого не было, когда он вошел сюда. Отчего он проникло в глаза твои, Кин из рода Кинов?
– Не знаю я, как с вами говорить, Предвечные. Я никогда не говорил… не стоял у ног богов.
– Не боги мы. Не спутай нас с богами, – вмешался старческий голос. Надломлено, скрипуче звучал он под высокими сводами залы.
– Клянешься ли изречь нам только правду? – спросил Предвечный кат. В темноте тусклым отблеском сверкнуло лезвие меча.
– Клянусь, Предвечный… Предвечные.
– Приступим же, – проговорил голос более молодой. Кин понял, что он и будет задавать ему вопросы. – Сур, выступи вперед и рядом встань. Того, кого привел ты, ты будешь защищать. Не станем мы его щадить, коль не найдешь ему ты оправданья.
Сердце екнуло в груди Кина. Он был одновременно и удивлен и поражен тем, как изменилось все. Он представлял себе иное. Теперь же выходило, что он в чем-то повинен. Хмурый с удивлением посмотрел на подходящего к нему чашника. Тот улыбнулся ему и ободряюще кивнул.
– Приведи его и оставь над Жерлом Правдоречья, – приказали Суру. Чашник подтолкнул Кина к колодцу, прикрытому сверху решеткой. – Взгляни под свои стопы. Там разглядишь ты кости. Кости тех, кто врал Великому Конклаву. Вдохни их смрад. Так пахнет ложь. Прими сей вид в себя. Запомнил ты его?
– Запомнил, Предвечный.
Когда каждый занял причитающееся ему место, началось длительное священнодейство, из которого до Кина долетали лишь звуки, скрежет и слова на древнеоридонском.
– Не думай, что поймешь их, – прошептал ему Сур. – Что скажут они тебе, то и выполняй.
Наконец церемониальное барахтанье в темноте у дальней стены зала окончилось, к углам залы устремились несколько десятков фигур, укутанных в темные одежды, тихо заскрежетав петлями, закрылись дверцы и наступила гробовая тишина.
– Суррагбар-диг, взойди и все скажи, что знаешь ты о привысоком Кине из рода Кинов.
Сур взошел на небольшое каменное возвышение слева от Хмурого и надолго загнал тишину в дальние закоулки залы. Он говорил размеренно и столь много, что Кин удивился, откуда чашник смог узнать о нем все то, что выливалось сейчас в потоке слов, который вливался в уши Предвечных.
– Ответь нам, Кин из рода Кинов, познал ли ты владянских жен втайне от жены своей? – спросил голос ката.
Хмурый вздрогнул, но ответил правдиво.
Посыпались другие вопросы, которыми кат, казалось, хлестал его по щекам. Обида и унижение заставляли Кин скрежетать зубами и сжимать кулаки. Он обливался потом и хотел провалиться в колодец. Пусть лучше после кто-нибудь еще стоит над его костями, но унижения должны окончиться.
Когда почти уже не осталось сил, расспросы прекратились. Из темноты помещения донесся голос основного спрашивальщика.
– Цуррагбар-она, знал ли ты его?
– Да, Предвечный, – выдохнул Кин, поняв, что худшее, возможно, позади. Он был благодарен Конклаву за передышку.
– Кто он, как мыслишь ты?
– Он великий орид, но он не нравился мне.
Голос смягчился. В нем чувствовался смех:
– Теперь уж говори не так открыто и отвечай ровно на то, о чем тебя спросили.
– Да, приве… Предвечный.
– Знаешь ли, что она у Брездских гор теперь погребена навеки среди равнин владянских?
– Нет, – бодро ответил Кин, до конца не осознавая, какую весть принес ему Конклав.
Наступило молчание. Хмурому словно бы специально давали время понять то, чего он так сразу и не понял. Когда же Кин, в конце концов, осознал и по его лицу пробежала тень, Предвечный продолжил:
– Сур хочет, чтобы с ним ты шел на Красноземье, и говорит, что во Владии теперь нет места нам. Сур говорит, что Владию нам надобно оставить ей самой, ибо нет сил у нас владеть землею этой. Как видишь ты его слова?
– Отвечай как есть, – прошептал ему Сур. – Без оглядки на меня отвечай.
– Не можно нам оставить Владию, – заговорил Кин. Среди Конклава произошло шевеление. Кто-то зашептал нечто в невидимые уши. – Недоброе взрастает в ней. Нельзя. Хоть сил немного, но не можно нам ее бросать.
Суррагбар-диг недобро посмотрел на Кина. Его маленькие губки превратились в синюю точку.
– Сур, покинь нас, но жди, пока не призовем.
Эта фраза ударила чашника почти так же, как если бы ему на голову опустился тяжелый брездский щит. Оглушенный, он посмотрел на Кина и, приложив руки к глазам в знак наивеличайшего почтения, попятился назад.
