— Вы думаете, Муссолини с этим согласится?
— Не знаю. Должен бы. — Ферми в который раз посмотрел на часы. — Извините, время расписано по минутам. Мы, ученые, не имеем права быть рассеянными, в противном случае ничего не успеем. Вот я при всей организованности времени успеваю делать лишь одну треть потенциально возможного. Одну-единственную треть!
— Вы хорошо владеете английским.
— Читаю любую научную литературу без словарей. Разговорная речь — хуже, мой акцент меня просто бесит! Вот немецким я владею по-настоящему свободно. И Ich sprehe Deutsch, как коренной житель Берлина. Это не я, немцы говорят, — застеснялся он. — Мне довелось учиться в Геттингене у самого Макса Борна. И потом, я еще мальчиком изучил немецкий. Вдохновил меня на это мой добрый наставник в отрочестве инженер Амедей, как и на многое-многое другое.
Сказав это, Ферми распрощался и уехал. Но играть в теннис они стали вместе отныне регулярно. Энрико был не сильным, но на редкость цепким игроком; безумно не любил проигрывать; сжав губы, держался до последнего. Проиграв (а проигрывал он Сергею регулярно), расстраивался, как ребенок, у которого вдруг отняли игрушку. Впрочем, довольно скоро он обретал душевное равновесие и начинал рассказывать о каком-нибудь эпизоде из жизни своего нового «храма знаний». И неизбежно касался своей текущей экспериментальной деятельности.
— Зачем я вам это говорю? — смеялся он. И тут же добавлял, но так, что это не звучало обидно: — Ведь вы же ни уха ни рыла не смыслите в физике. Но я попытаюсь элементарно изложить количественную теорию ионизационных потерь энергии заряженными частицами, учитывающую поляризацию вещества, через которое эти частицы проходят. Тормозная способность веществ зависит от степени их конденсации. Иными словами, речь идет об эффекте плотности…
Ферми обладал редчайшим умением излагать суперсложные явления науки предельно понятно.
«Даже самым смелым умам, — говорил он в другой раз, — трудно вообразить, какие поистине революционные возможности представляет открытие Ганом и Штрессманом деления урана нейтронами».
При всем незнании физики Сергей понимал, что выдающийся интеллект Ферми захвачен одной идеей — овладеть атомной энергией и что эксперименты итальянца прогрессируют. Однажды вместе с Сергеем в клуб приехала Элис. До обычной игры с Ферми было минут сорок, и они вышли на корт, чтобы размяться. Увидев игру Элис, Энрико заметил, что она ему как теннисист, пожалуй, по зубам; Сергею же будет самому интереснее сразиться с его помощником Генри Андерсоном. И через некоторое время Аслан стал получать информацию о работе группы (а позднее лаборатории) Ферми не в коряво-любительском изложении, а в виде квалифицированно оформленных научных отчетов.
Как-то Элис за традиционным соком после игры завела разговор о литературных и музыкальных вкусах и пристрастиях.
— Я хоть и итальянец, музыку не люблю, не понимаю, — откровенно признался Энрико. — Литература? — Откинувшись на спинку кресла, он вытянул ноги, заложил руки, закрыл глаза и стал декламировать — то бархатисто, то раскатисто-гулко, то строго — стихи по-итальянски. Речитатив завораживал. Минут через семь он смолк, но никто не смел прервать молчание. Ждали, что он будет читать еще. А Энрико обвел всех просветленным взглядом и сказал голосом, в котором чувствовалась ностальгия по далеким временам:
— Была поэзия, и были поэты!
— «Неистовый Роланд» Лудовико Ариосто. — Элис сказала это задумчиво, словно говорила сама с собой.
— Fantastiko! — пораженный, Энрико с восторгом смотрел на девушку.
— Разве вы знаете итальянский? — недоуменно спросил Андерсон.
— В университете я слушала курс итальянской литературы и, разумеется, учила язык. Без этого разве можно по-настоящему ощутить прелесть творений мастеров?
— И вы читали эту поэму в оригинале? — Ферми недоверчиво улыбался.
— Не только ее. И ее предшественницу — поэму Маттео Боярдо «Влюбленный Роланд» со всеми ее легендами…
— И милыми фантазиями, и героической патетикой! — подхватил Энрико.
— Бог троицу любит! — Элис наморщила лоб, вспоминая. — Ну, конечно, — Франческо Берни. Он же сатирик, на свой лад переписал «Влюбленного Роланда»!
— Не был бы я женат на моей несравненной Лауре, я бы в вас обязательно влюбился! — Ферми поцеловал руку Элис. Протянул мечтательно: — Пятнадцатый-шестнадцатый век… Тогда люди и думали, и любили, и создавали поэмы иначе, ей-богу, иначе. Стихи были божественны. А нынешние… За все, абсолютно все нынешние вирши я не дам и одну, самую простенькую ЭВМ.
— А вдруг появится на современном материале «Божественная комедия»! — Говоря это, Сергей подмигнул Андерсону.
— Пусть хоть одна ее часть — «Ад», «Чистилище», «Рай», — я первый во весь голос приветствовал бы рождение нового Алигьери. А то… — Ферми пренебрежительно поморщился. — У меня ни времени, ни желания нет читать все эти убогие бестселлеры. Признаюсь, и это касается не только литературы, главным источником моей общей культуры была Детская энциклопедия, добротная, ярко и красочно оформленная.
«Да, в наше время формирование гения широкого профиля, каким был Леонардо да Винчи, пожалуй, невозможно, — подумал Сергей. — И однобокость объяснима неведомым ранее расцветом, прогрессом всех наук». Элис задавалась иным вопросом, слушая откровения Ферми: «Может ли даже такой великий ученый, как Энрико, быть причислен к бессмертной когорте гуманистов — в понимании этого термина в эпоху Возрождения? Для них целью всех деяний был человек, личность, индивидуум, его свобода, расцвет, благоденствие. А во имя чего вершит свои открытия Энрико Ферми? Говоря языком обывателя из Бостона или Палермо, добрый он человек или не очень? В среде этих физиков только и разговоров о создании атомной бомбы. Может ли добрый человек участвовать в создании такого оружия, которое — по словам тех же физиков — будет способно сбросить все человечество в бездну небытия?»
Человек так сотворен, что ему не дано заглянуть в будущее даже на мгновение. Иначе у Элис не возникало бы подобных вопросов. Всего лишь несколько лет спустя трое великих — Эрнест Лоуренс, Энрико Ферми и Роберт Оппенгеймер — призвали администрацию США сбросить атомные бомбы на Японию. Они были не просто ученые-физики, они были членами правительственного Совета по ядерным делам. И знали, что подобная акция настоятельными соображениями военной целесообразности не вызывается.
Пока же Элис, Сергей, Генри и Энрико сидели за клубным столиком, пили сок и наслаждались стихами солнцеподобного Ариосто. По просьбе Элис Ферми прочитал еще один отрывок из «Неистового Роланда». И, уже прощаясь, сказал, обращаясь почему-то к Сергею: «Был и еще один физик, мой соотечественник, обожавший этого поэта». Сергей с интересом смотрел на Ферми: «Амальди? Розетта? Сегре? Бернардини? Коккони?» Теперь уже Энрико не без удивления глядел на русского. «Не специалист, а физиков у меня на родине, в основном одаренную молодежь — знает. Чудны дела твои, Господи. И неисповедимы пути». Ответил с расстановкой: «Нет, не они. Хотя и среди них, возможно, есть почитатели Ариосто. Того, кого я имел в виду, звали Галилео Галилей…»
В середине декабря после очередной теннисной баталии Ферми сказал Сергею:
— Жду рождественских каникул и как желанного отдыха, и как передышки от беспрерывной череды моих поражений на корте.
Элис в который уже раз восхитила его застенчивая, совсем детская улыбка.
— Разве клуб закрывается? — Сергей удивленно вскинул брови.
— Клуб работает, — успокоил его Ферми. — А вот я с семьей, Генри, еще несколько сотрудников — мы все едем на неделю в горы — Green Mountains! Про Вермонт говорят: «Там девять месяцев снега и лишь три — скверный санный путь».
— Точно сказано, — засмеялась Элис. — Правда, я сама там не была, но моя тетка живет в столице штата Монтпилиери. Там Рождество всегда «белое». Даже в марте в долинах лежит снег.
— У нас на Дальнем Востоке Колыма-река есть. — Сергей сказал это потому, что аналогия напрашивалась сама собой, но вдруг смолк — он-то хорошо знал, чем печально знамениты те места.
— И что же? — Генри смотрел на Сергея вопрошающе.
— Да, — поддержала его Элис, — есть Колыма. И…
— Песня поется, — невесело продолжил Сергей. — «Колыма ты, Колыма. Золота планета: десять месяцев зима, остальное — лето».
— Похоже, — заметил, подумав, Ферми. Спросил: — Вы лыжи любите?
— Еще как! — Сергей чуть было не выпалил, что два года подряд был чемпионом академии. — И горные, и равнинные.
— Так присоединяйтесь к нам. Говорят, Новая Англия сказочно красива! — Это сказал Генри, и Ферми одобрительно кивнул.
Всего ехать собралось человек двадцать пять, и «папа» арендовал новенький автобус. Сергей и Элис решили добираться на «Обворожительном» и хотели через Генри передать приглашение Энрико и Лауре расположиться в комфортабельном «бьюике». Андерсон хмыкнул, ответил как человек посвященный: «Вы не знаете «папу». Скромность врожденная, ненавидит выделяться сам и терпеть не может выскочек. И еще — как он бросит коллег! Нет, если не хотите пасть в его глазах, забудьте об этом предложении. Вы — другое дело. Вы же не физики».
