мне — прости за это выражение — немного вымученными.
— Возможно, так оно и было. — Барбара знает, что так оно и было. Она чувствовала, как мучительно выдавливала из себя строчки.
— Ты можешь отправить им еще несколько стихотворений, но я предлагаю этого не делать. Ты отправила лучшее. Согласна?
— Да.
— Вам пора ложиться спать, Оливия, — говорит Мари. — Вы устали. Я это вижу по вашему лицу и слышу по вашему голосу.
На взгляд Барбары, Оливия всегда выглядит уставшей — за исключением ее яростных глаз, — но она полагает, что Мари видит лучше и знает больше. Она и должна знать; у неё есть лицензия практической медсестры, и она работает с Оливией уже почти восемь лет.
Оливия поднимает руку, не глядя на свою сиделку. На ладони почти нет линий. Как у младенца, думает Барбара.
— Если ты попадешь в пятерку финалистов, тебе придется написать заявление о поэтических целях. Эссе. Ты же читала об этом на сайте премии Пенли, правда?
Барбара читала, но лишь пробежала глазами эту часть, так как не ожидала дойти до этапа, на котором она сейчас находится. Но упоминание о сайте премии Пенли наталкивает ее на мысль, которой следовало прийти в ее голову раньше.
— Пятнадцать финалистов указаны на их сайте?
— Не знаю, но думаю, что да. Мари?
Мари уже достала свой телефон и, должно быть, занесла сайт премии Пенли в закладки, потому что ей требуется всего несколько секунд, чтобы найти ответ на вопрос Барбары.
— Да. Они здесь.
— Чёрт, — вырывается у Барбары.
— Ты всё еще намерена держать это в тайне? — спрашивает Мари. — Потому что дойти до этого этапа — это чертовски большое достижение, Барб.
— Ну, я собиралась. По крайней мере, пока Джером не подпишет свой контракт. Полагаю, теперь это больше не секрет, а?
Оливия фыркает от смеха.
— Будь серьезной. Премия Пенли — это вряд ли материал для "Нью-Йорк Таймс" или экстренная новость для CNN. Я думаю, что единственные люди, которые заходят на этот сайт, — сами финалисты. Плюс их друзья и родственники. Возможно, парочка любимых учителей. В широком мире никто не обращает на это внимания. Если рассматривать литературу как город, то те, кто читает и пишет стихи, — бедные родственники, живущие в лачугах за путями. Я думаю, что твой секрет в безопасности. Могу я вернуться к эссе, о котором упоминала? — Она вытягивает руку, чтобы поставить свой стакан ледяного чая на журнальный столик. Она не ставит его до конца, и он чуть не падает, но Мари следит и ловит его.
— Конечно, продолжайте, — говорит Барбара. — Тогда вам лучше прилечь.
Мари решительно кивает ей.
— Заявление о поэтических целях, не превышающее пятисот слов. Возможно, к моменту объявления финалистов ты уже не будешь участвовать в конкурсе, следовательно, нет необходимости писать о том, почему ты занимаешься тем, чем занимаешься, но поразмышлять об этом не помешает. Ты согласна?
— Да.
Хотя Барбара понятия не имеет, что она скажет, если до этого дойдет. Они вдвоем так много говорили о поэзии, и Барбара всё впитывала, но что же такого самого важного можно написать в двух— или трехстраничном эссе, когда всё кажется важным? Даже жизненно важным?
— Вы же мне поможете с этим, правда?
— Вовсе нет, — удивленно говорит Оливия. — Все, что ты скажешь о своей работе, должно исходить из твоего собственного сердца и разума. Понятно?
— Ну...
— Баранки гну. Сердце. Разум. Вопрос закрыт. А теперь скажи мне — ты всё ещё читаешь прозу? "Белое море", может быть?
— Оливия, хватит, — говорит Мари. — Пожалуйста.
Снова поднимается рука.
— Читаю. Сейчас я читаю "Кровавый меридиан" Кормака Маккарти.
— О, боже, эта мрачная вещичка. Излияние ужаса. Но полное видений.
— А еще я читаю "Каталепсию". Написанную профессором Кастро, который преподавал здесь.
Оливия хихикает.
— Нет, он не был профессором, но он был хорошим учителем. Геем, я тебе рассказывала об этом?
— Думаю, да.
Оливия нащупывает свой стакан чая со льдом. Мари вкладывает его ей в руку с многострадальным видом. Очевидно, она уже сдалась и бросила попытки довести Оливию до подъемника и отправить наверх, в постель. Леди увлечена, ее речь снова становится быстрой и четкой.
— Гей до мозга костей. Десять лет назад отношение к этому было менее терпимым, но большинство членов факультета — включая, по крайней мере, двух ныне открытых геев — принимали его таким, каков он был, с его белыми туфлями, яркими желтыми рубашками и беретом. Мы наслаждались его остроумием Оскара Уайльда, за которым скрывались мягкость и уязвимость. Хорхе был очень добрым человеком. Но был, по крайней мере, один член факультета, которому он совсем не нравился. Может быть, она даже ненавидела его. Уверена, что если бы она была деканом факультета вместо Розалин Бёркхарт, она бы нашла способ вышвырнуть его с позором.
— Эмили Харрис?
Оливия одаривает Барбару кислой, затаенной улыбкой, совершенно не похожей на ее обычную.
— Никто иной. Не думаю, что ей по душе небелые люди, и это одна из причин, по которой я постаралась увести тебя у нее, хотя я уже одной ногой в могиле, и уж точно знаю, что ей не нравятся, по словам Эмили, "заднеприводные". Помоги мне подняться, Мари. Мне кажется, что я снова пукну, когда встану. Слава Богу, в моем возрасте пуканы не имеют особого запаха.
Мари помогает ей подняться. У Оливии есть трости, но после такого долгого сидения Барбара не уверена, что Оливия сможет идти без помощи Мари.
— Подумай об этом эссе, Барбара. Надеюсь, ты станешь одной из пяти счастливчиков, которых попросят написать его.
— Надену свою шапочку для размышлений. — Так иногда говорит ее подруга Холли.
На полпути к лестнице Оливия останавливается и оборачивается. Ее глаза больше не такие сверкающие. Она вернулась в прошлое, что случается всё чаще этой весной.
— Я помню то заседание, на котором обсуждалось будущее Поэтической мастерской, и Хорхе очень красноречиво высказался за ее сохранение. Я помню это, словно это было вчера. Как Эмили улыбалась и кивала, когда он выступал, словно говоря "хороший аргумент, хороший аргумент", но глаза её не улыбались. Она хотела добиться своего. Она очень решительная. Мари, ты помнишь ее рождественскую вечеринку в прошлом году?
Мари закатывает глаза.
— Как такое забыть.
— А что
