— «Но»?
— Да, — согласился тот. — Но. Как после сказал отец Бенедикт — я засиделся… Один из них оказался слишком близко. То, что я получил перед боем от отца Бенедикта, лишь растравило жажду еще больше… Я удержался лишь от того, чтобы убить его так. Но и тогда в жизнь вернулись краски. Звук, движение. Вкус. Тот самый… И когда все закончилось, когда схлынула первая волна исступления, когда я чуть успокоился, на душе стало скверно, как давно уже не было. Я сорвался. Я предал доверие духовника, который ждал от меня лишь защиты, позволил убить ради спасения жизни, но — не позволял такого. А главное, я предал Его милосердие. Чего стоило мое раскаяние, если при первой же возможности я попрал все? И теперь, я был уверен, милосердие должно обратиться в гнев, Он отвернется от меня — теперь уже навеки… На отца Бенедикта я боялся поднять глаза. Однако от него я не услышал ни слова порицания; вместо этого он спросил — так беззаботно, что я опешил: не подскажешь, который теперь час?.. И когда я посмотрел на солнце над нами, сказал — если бы ты сделал то, что Он тебе не позволил, от тебя уже остался бы лишь обугленный остов. Делай выводы…
— И потому твой Знак покрыт серебром, — уточнил Курт, и тот кивнул, снова коснувшись чеканной бляхи под одеждой:
— Я надеваю его редко; сам понимаешь, это опасно. Но хоть какое-то серебро на мне всегда — к примеру, перстень с гербом фон Вегерхофов, как вещь для окружающих самая логичная и допустимая. Если я что-то сделаю не так… Я узнаю об этом тотчас — в любое время суток. Indicator лояльности, — бледно усмехнулся стриг. — Позже Майнц по долгом размышлении вынес следующий вердикт: мне позволено кое-что, «по мелочи» — пока я не перехожу некую грань, пока не возвращаюсь к прежним утехам.
— Однако, — заметил он уверенно, — по городам и весям, не говоря о дорогах, есть множество тех, кого можно бы и не «по мелочи», можно бы и досуха — огромное количество народу этому только обрадовалось бы. В том числе и их предсмертным мукам. Есть те, кто такого заслужил.
— С этого все и начинается, — покривился стриг. — С таких оправданий. А спустя время наступает момент, когда никакие оправдания уже не нужны.
— У тебя проблемы с убийством человека? Хочу знать это, прежде чем нам доведется, быть может, вместе ввязаться в драку.
— Проблем не будет, — отозвался тот коротко. — Будут сожаления, не отрицаю.
— Сожаления — об убийцах и мерзавцах?
— Таких, как ты сам прежде? — уточнил стриг и, когда Курт умолк, опустив глаза, вздохнул: — Даже со мной произошло невозможное, изменился даже я, а любой человек к возможности исправления, покаяния, прощения, спасения на сто шагов ближе меня. Не хмурь брови, я не намереваюсь проповедовать непротивление — если того потребуют обстоятельства, я сверну шею, не задумываясь. После помолюсь о его душе.
— Это обнадеживает… Господи, почему ко мне, как мухи, липнут только ведьмы и святоши?..
— Инквизиторская тяжелая доля.
— И не говори, — от души вздохнул Курт. — А теперь, с твоего позволения, я вернусь к продолжению допроса. Дай-ка я спрошу, верно ли я в свете услышанного признания уяснил произошедшее этой ночью. Primo. Тому факту, что кое-кто из вашей братии пристрастился к «последнему вздоху» человека, удивляться не приходится — это вполне логично и понятно. Secundo. Понятно, что в бою стриг использует не только кулаки и колени. В драке и женщины царапаются и кусаются дай Боже. Но с твоим вчерашним приятелем вы обжимались уж больно долго, да и присосался он к тебе чересчур любострастно — не укусил и рванул, не отскочил в сторону, дав тебе истечь кровью…
— Ты понял верно, — не дослушав, кивнул фон Вегерхоф. — Это еще один факт, о котором не было повода упомянуть.
— Каннибализм? Для чего? люди доступнее и безвреднее.
— Кровь себе подобного дает то, что невозможно получить от человека. Особую силу. Этому тоже надо еще научиться, но когда ты это сумеешь, становится возможным обрести способности жертвы.
— Этим ты тоже промышлял?
— Для этого уже надо обладать определенными способностями; это задача для мастера. Я не был мастером тогда и не являюсь им теперь. Подобное действо намного сложнее, нежели убийство человека, где достаточно уловить сам момент смерти; здесь в дело вступает умение соединиться с мыслями жертвы, с ее… внутренней силой, с разумом; я не знаю, как объяснить это словами. Я подобного не практиковал, да и, говоря откровенно, до вчерашней ночи не видел тех, кто сделал бы это хоть однажды — такие забавы в той среде, говоря мягко, не приветствовались. Я о таком лишь слышал; слухи и пересуды есть времяпрепровождение не только человеческое, а сплетни в среде стригов будут даже и полюбопытнее.
— Но если это «задача для мастера», на что надеялся птенец, кидаясь на тебя с подобными поползновениями?
— Вероятно, Арвид попросту не запрещает своим выкормышам следовать его примеру. Если не врут слухи, есть шанс постичь эту сложную науку и с нуля тоже — когда количество перейдет в качество. Или он позволяет им это делать, зная, что ничем их попытки не увенчаются, но предпочитая не растравливать в них зависти излишними запретами… — фон Вегерхоф умолк, вновь утратив возвратившуюся было прежнюю беззаботную усмешку, и тяжело выдохнул, снова отставив бутылку на стол: — В любом случае, все плохо. En premier lieu[121], я сорвал возможность контакта. En second lieu[122], даже если (а я надеюсь — когда) контакт состоится, уже явно не дружественный — нам придется туго. Арвид вряд ли меня старше, но это ничего не значит — он сильнее. Для начала, все то время, что я отдал сперва увеселениям, а после душевным самокопаниям и попыткам себя обуздать, он явно посвятил своему развитию, воспитанию себя как мастера, да и — такое лакомство, как кровь стрига, требует неплохой физической подготовки. Я же в этом смысле… гм… Если бы не чудо, вчера мне бы не остаться в живых. Арвид прав — я слишком слаб.
— Ну уж, — возразил Курт уверенно. — Этой твари твоей силы и не снилось. Никому из них.
— Merci, — церемонно поклонился тот, вскользь улыбнувшись, — однако это делу не поможет. Если б мне самому хоть догадываться о моей новоприобретенной особенности заранее… Меня теперь даже нельзя подставить под зубы, как отравленный кусок сыра для крысы; теперь он знает, чего от меня ждать.
— Н-да, — усмехнулся Курт тихо. — Теперь на тебе наклейка — огромными буквами: «Осторожно, яд!»…
— Смейся, пока можешь, — подбодрил тот. — Элемент неожиданности утрачен, и мы имеем сильного — очень сильного — противника, который знает нас, но которого не знаем мы. И навряд ли узнаем теперь, где он сам; сомневаюсь, что он солгал о том, что покидает город.
— Означает ли это, что их операция переходит в наступательную фазу? — предположил Курт, и тот передернул плечами:
— Это было бы до крайности занятно, так как наша — тоже. Впереди Пасхальная неделя, — пояснил стриг, встретив вопрошающий взгляд. — В дело вступит Адельхайда. Ею с некоторыми усилиями, однако все же была внедрена в голову ее многоюродной тетушки мысль о том, что неплохо бы собрать местную знать на небольшую попойку в замке этой скучающей милой старушки. Попойка пройдет под благозвучным прикрытием «Пасхальная трапеза», но сути дела это не меняет — на несколько дней подряд в одном месте соберутся все родовитые обитатели Ульма и предместий, расслабленные вином и обильными увеселениями. За эти несколько дней мы должны вычислить того, кто нас интересует, или хотя бы того, кто с ним связан.
— Есть один плюс — по крайней мере, теперь на улицах города перестанут появляться трупы, — заметил Курт, и стриг болезненно покривился. — Кстати сказать — куда ты подевал тело того бедолаги?
— Убитого этой ночью? Не трогал. Оставил, где было.
— А вот это и в самом деле занимательно. Где шумиха вокруг нового убийства? Где смятение? Где хотя бы толкотня над трупом и всевозможные слухи?.. Стало быть, его не нашли, ergo, тело все же кто-то унес. Арвид?
— Не думаю; я пробыл там еще час — он не возвращался.
— Кому еще могло понадобиться убирать труп с улицы? Особенно ревностному метельщику? Или городская стража прибрала его, не потрудившись осмотреть должным образом?.. Господи, в этом городе положительно невозможно работать. И как ты тут живешь…
— Нечеловечески тяжело, — согласился стриг со вздохом, снова потянувшись за откупоренной бутылкой.
Глава 17
Вдох на четыре шага — задержка — на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох…
Дыхание — средоточие жизни…
Последний глоток — жизнь… Последний вздох…
В человеке есть его собственная сила…
Вдох на четыре шага — задержка — на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох…
