Последнее свободное место было помечено табличкой с надписью «Кузнец». В кармане лысого коротышки Глеб нашел пропуск, выданный на имя заместителя начальника одного из управлений министерства тяжелой промышленности. Ошибиться было невозможно, и, провожаемый полными настороженного любопытства взглядами сквозь прорези в остроконечных колпаках, Глеб спокойно опустился в кресло, оказавшееся, как и следовало ожидать с учетом некоторых особенностей характера господина Пермякова, в меру неудобным.
Члены теневого кабинета сохраняли молчание и неподвижность, явно тяготясь непривычной ситуацией, в которой очутились по прихоти Политика. Тягостная пауза длилась недолго: не прошло и минуты, как портьера в дальнем углу зала колыхнулась, и вышедшая из-за нее фигура в таком же, как у всех, белом балахоне молча заняла кресло напротив таблички «Филер».
После небольшого протокольного интервала из-за той же портьеры вышел Пермяков — без балахона, в обычном деловом костюме, белой рубашке и модном галстуке с золотой заколкой.
— Здравствуйте, товарищи, — будничным, деловым тоном произнес он и уселся во главе стола. — Если никто не возражает, предлагаю считать первое заседание нашего кабинета министров открытым.
Присутствующие возражений не имели, а Слепой, который имел-таки что возразить, решил пока помолчать и послушать, что скажут умные — а то какие же еще! — облеченные властью люди.
— Собственно, я бы не назвал нашу сегодняшнюю встречу заседанием как таковым, — сообщил Политик и, встав из-за стола, прошелся из стороны в сторону, чтобы подчеркнуть неофициальный характер сборища. — Сегодня мы не станем обсуждать конкретные деловые вопросы, ограничившись первоначальным определением общих стратегических направлений будущей совместной работы. Это не рабочее совещание, а именно встреча единомышленников, впервые собравшихся за одним столом даже не затем, чтобы познакомиться, а просто чтобы убедиться в существовании друг друга. Признайтесь, ведь кое-кто из вас наверняка подумывал, что теневой кабинет, о котором я говорил, — просто миф, мыльный пузырь?
Пронесшийся по залу неопределенный шелестящий звук — то ли шепот, то ли смешок, то ли коллективный вздох облегчения, — подтвердил правильность высказанного предположения. Политик снисходительно улыбнулся и продолжил говорить. Глеб слушал, не пропуская ни одного слова и постепенно приходя к выводу, что цифровой диктофон, в числе прочих полезных предметов спрятанный под просторным белым балахоном, трудится напрасно, с механической дотошностью мотая на электронный ус пространную речь Андрея Родионовича. Пока что из этой речи следовали всего две вещи: первая — что он тут главный, и вторая — что он очень любит и мастерски умеет произносить торжественные спичи.
Глеб терпеливо ждал, надеясь все-таки получить какую-то конкретную информацию, но дождался совсем другого. Портьера в том месте, где за ней скрывалась входная дверь, вдруг бурно заколыхалась, заворачиваясь штопором вокруг какого-то бочкообразного, активно брыкающегося предмета, потом развернулась и, судорожно колыхнувшись в последний раз, буквально выплюнула пред светлые очи Андрея Родионовича давешнего лысого коротышку. Вид у коротышки был встрепанный и перепуганный, а чужая кровь, которой он обильно перемазался, лежа на полу в компании двух свежих трупов, придавала картине ярко выраженную сюрреалистическую окраску.
Поскольку все присутствующие, не отрываясь, изумленно смотрели на коротышку, Глеб под столом аккуратно подобрал кверху длинный подол балахона и медленно, стараясь не слишком заметно двигать плечами, запустил под него обе руки.
— Кузнец? — не успев вовремя поймать себя за язык, вслух удивился Пермяков. — Что это значит?!
Рассекреченный Кузнец сделал незаконченное движение руками, словно собираясь запоздало прикрыть лицо, а потом, осознав бесполезность этого рефлекторного действия, опустил руки и сообщил:
— На меня напали. Там, — он дернул жирным подбородком в сторону портьеры, что скрывала выход, — убитые…
Пермяков его уже не слушал. Медленно опустившись в кресло, всем телом подавшись вперед, он пристально вглядывался в прорези маски, что скрывала лицо человека, сидевшего рядом с табличкой «Кузнец». Его правая рука как бы между делом соскользнула с края стола, что-то такое нащупывая там, внизу.
Глеб подождал, дав ему время совершить пару-тройку попыток, а потом сказал:
— Эта штука не работает. Провода обрезаны.
Откинувшись на спинку кресла, Политик вынул руку из-под стола. В руке был большой серебристый пистолет, в котором Глеб без труда узнал длинноствольный восьмизарядный «дезерт игл» сорок пятого калибра — внушительную с виду новомодную игрушку спортивно-охотничьего назначения, стараниями голливудских режиссеров приобретшую сильно преувеличенную славу крутой гангстерской пушки.
«Клоуны», — снова подумал он.
И еще он подумал, что пистолет — это именно то, что надо. Эта блестящая штуковина в руках Политика давала ему полную свободу в применении своих широких полномочий, границы которых были обозначены словами Федора Филипповича: «Действуй по своему усмотрению». Он давно решил, как именно поступит, оказавшись здесь, потому что хорошо помнил августовский путч и то, как были наказаны члены ГКЧП. Ворон ворону глаз не выклюет, и если организатор неудавшегося переворота до того, как шмякнуться мордой в грязь, летал достаточно высоко, ему надо лишь с покаянной слезой в голосе заявить, что, вводя в столицу танковые части, он думал исключительно о благе России. Этого довольно, чтобы отделаться символической поркой и до конца жизни строчить мемуары, получая персональную пенсию и гонорары, которые не снились классикам отечественной и мировой литературы. А танки, давящие гусеницами живых людей в центре Москвы, — просто досадное недоразумение, в котором не виноват никто, кроме самих погибших: нечего было лезть под гусеницы. Да еще, поди, и в пьяном виде…
— В любом случае вы отсюда не выйдете, — сказал Глебу Политик. — Кто вы такой?
— Представитель электората, — поднимаясь со стула, сказал Глеб. — Уполномочен принять участие в голосовании по вопросу принятия вашей политической программы.
— Голосования не будет, — поднимая пистолет, сказал Политик.
Филер приподнялся, оторвав зад от стула и красноречивым жестом запустив под балахоном руку за поясной ремень.
— Тогда я проголосую сам, — сказал Глеб.
Он согнул руки в локтях, выпростав из-под подола куклуксклановского одеяния то, что с некоторой натяжкой можно было считать эквивалентом бюллетеня для голосования. Не принимающая участия в дебатах публика замерла, зачарованно глядя на парочку тупорылых штурмовых пистолетов с торчащими из рукояток длинными обоймами на тридцать патронов каждая. Длинные толстые глушители придавали этим орудиям убийства чуточку более пропорциональный вид, но не делали их ни более красивыми, ни менее смертоносными.
Политик поспешно вскинул свой «дезерт игл», Филер вскочил и, путаясь в складках балахона, лихорадочно рванул что-то из-за пояса.
— Я голосую против, — сообщил им Слепой и открыл беглый огонь с обеих рук.
* * *
Совершив продолжительную прогулку вдоль побережья Крыма с заходом в Севастополь и короткой стоянкой в ставшей с некоторых пор чужой Форосской бухте, яхта вернулась в Керченский пролив и взяла курс на Новороссийск и Сочи. На верхней палубе за уставленным блюдами с фруктами и легкими закусками столом, попивая коллекционное вино, сидели двое в белых тропических одеждах, которые выгодно подчеркивали ровный бронзовый загар первого и отчасти скрадывали кабинетную бледность еще не успевшего сполна насладиться южным солнцем второго.
— Кто-нибудь выжил? — продолжая начатый ранее разговор, спросил Первый.
Вопрос был задан обманчиво небрежным, будничным тоном, каким говорят о московской погоде, сидя на верхней палубе бороздящей воды Керченского пролива яхты.
— Никто, — сказал Второй. Он только вчера поднялся на борт в Севастополе и был в курсе последних столичных новостей. — Это трижды проверено и перепроверено, и сомнений быть не может: погибли все до одного. Работал, судя по отзывам, настоящий профессионал. Отстрелял магазины, бросил «ингрэмы», подчистил то, что осталось, из пистолета и спокойно ушел. Прямо как был, в этом дурацком балахоне. Балахон потом нашли на ветке какого-то дерева. И — ни одной зацепки, ни малейшего следа.
— Вывод: наши спецслужбы по-прежнему на посту и держат марку, — с удовлетворением констатировал Первый.
— Ну да, — сказал Второй. — Не все же в деревне дураки!
Первый вспомнил, что так говорил популярный некогда эстрадный комик, у которого не хватило ума остаться именно эстрадным комиком, и который стал комиком политическим, с места в карьер подавшись в губернаторы. То был один из самых первых, пока еще робких, экспериментов, преследовавших общую цель: выяснить, что получится, если на протяжении какого-то времени целенаправленно и планомерно действовать вопреки логике и здравому смыслу, и как далеко «дорогие россияне» позволят экспериментаторам зайти по этому пути.
