глаза устремлены на Главный дом. Наконец я бреду по жесткому асфальту и смотрю на круговую подъездную дорожку, которая проложена перед лагерем «Красное озеро», и я снова поднимаю взгляд и начинаю плакать.
«Несправедливо, – шепчу я. – Несправедливо».
Впереди я вижу громадный красный «Ф-150» Дани. Дверь водителя распахнута, ее колышет туда-сюда ветер, и моя сила воли покидает меня через ноги в землю, потому что Стефани уже здесь. Я не слышала никакой стрельбы, но в голове у меня стоит звон, ревет водопад боли.
Этот подъем в гору, это желание умереть на каждом шаге – все это было бесполезным, потому что Стефани уже здесь, а все, кого я знаю, мертвы.
Я прислоняюсь к стоящему здесь внедорожнику, вероятно, одному из бронированных монстров Мэрилин, и стараюсь не смотреть на мое отражение в его полированной поверхности. Несмотря даже на броню титановой пластины, пуля Стеф сделала свое дело. Мой мозг кричит от боли.
Даже если все остальные мертвы, я ее остановлю. Я начинаю хромать к Главному дому. Я не хочу никого убивать, но я должна остановить ее, прежде чем она увеличит счет убитых. Мои шаги становятся шире, мои ноги погружаются в мягкую траву, дом раскачивается из стороны в сторону, а моя голова – пузырь пульсирующей боли на конце моей шеи.
Я с трудом поднимаюсь по лестнице крыльца, прохожу мимо массивных кедровых колонн, на которых все еще остается желтая полицейская лента, едва поднимая ноги, добираюсь до террасы из сосновых досок, толкаю входную дверь и вхожу внутрь.
Все здесь пахнет деревом. Громадные отполированные временем балки поддерживают крышу в двух этажах надо мной. Стропила и брус конька. Высокая печь из плитняка главенствует в одном конце обширного холла, промежуточный этаж полукругом охватывает остальную часть. Кто-то ко всем пустующим поверхностям прикрепил поляроидные фотографии улыбающихся сестер и их семей, инкрустировал столбы-опоры оскаленными белыми женскими зубами, закинутыми на плечи друг другу руками, а от подписных листов, информационных досок, отксеренных расписаний и постеров с правилами по безопасности, здесь и там вырывающихся из тени, моя голова пульсирует еще сильнее.
Передо мной стоит полукруглый информационный стол, над которым к стене прибиты буквы из состаренного железа: СЕСТРЫ, ВСЕ.
Кроме Стефани. Она здесь белая ворона. Чужая.
Где же все? Где мои сестры? Прячутся? А персонал? Они закрылись после прихода Кристофера Волкера, но костяк должен был остаться. Восемь человек? Десять? Шепоток в моей черепной коробке говорит мне, что такая тишина воцаряется, когда все мертвы.
По обе стороны стойки регистрации висят указатели в виде стрел с рукописным шрифтом, справа написано Кондитерская, а слева – Обеденная веранда. То, что мне нужно. Уже почти пять часов. У людей разыгрался аппетит.
Я, беззащитная, вхожу в лабиринт Минотавра, хромаю влево, толкаю двустворчатые распашные двери грубого дерева, все еще неокоренного, и вхожу в обеденный зал. Крупные плиты бледной сосны ровными рядами уходят вдаль, как прозекторские столы, вдоль столов стоят пустые скамьи. На потолке днищем вверх висит брошенное каноэ, а вся дальняя стена состоит из стеклянных дверей, ведущих на обеденную веранду. Единственным признаком жизни является кровавый отпечаток ладони на одной из дверей.
Подвесной указатель «Салатный бар / Мороженое» чуть покачивается над грудой белья в стирку на полу. Я под треск колен опускаюсь на корточки и вижу, что этот мешок одежды без костей – окровавленное тело женщины. Я переворачиваю ее, вижу жалкие остатки ее черепной коробки. Ее лицо размазано по полу. Была ли она красивой, думаю я. Была ли она счастливой, думаю я. Кто были ее сестры, думаю я. На ней футболка «Красного озера», бейджик на правой груди изгваздан биологическим веществом, я стираю его большим пальцем.
– Прошу прощения, Марси, – говорю я, вкладывая в эти слова гораздо больше смысла, чем когда-либо прежде.
Я заглядываю в кухню – там тоже лежит кто-то лицом вниз в футболке, напитанной темно-красным. Кажется, это мужчина.
Стефани побывала здесь.
Сколько человек уже умерло потому, что я поверила ей?
Что-то тихонько ударяется об стену, и я резко поворачиваю голову, отчего боль пронзает ее от виска до виска. Я вижу плотно закрытую дверь в кладовку, подхожу и становлюсь сбоку, потому что в двери – круглое окно посредине, а я не хочу, чтобы тот, кто там прячется, видел меня. Я толкаю дверь. Она остается на месте, но, возможно, она тяжеловата для легкого толчка. Я собираюсь с силами, толкаю ее еще раз и теперь слышу, как она дребезжит на засове. Слышу, как что-то поскрипывает внутри. С какой стати Стефани запираться в кладовке? Она хочет находиться на свободе и убивать. Я прижимаю лицо к стеклу.
Внутри темно, и потому я с двух сторон выставляю козырьки для глаз из ладоней. Что-то движется там, в темное.
– Эй? – шепотом зову я.
Дай бог, чтобы мой голос не разнесся слишком далеко по дому. Я постукиваю костяшкой пальца по стеклу. И снова вижу движение чего-то внутри.
– Я вас вижу, – говорю я.
Тот, кто внутри, шарахается в глубь темноты.
– Вы ранены? – спрашиваю я.
– Линнетт? – Приглушенный голос проникает через дверь где-то на уровне моей поясницы.
– Джулия?
Щелкает засов. Что-то мелькает на периферии моего зрения, и я мгновенно опускаюсь на корточки и разворачиваюсь, вижу стайку птиц, вспархивающую с широкой лужайки за окном. Их крылья искрятся серебром. Джулия выезжает из кладовки на своем кресле-коляске, это низкая крепкая модель с большими, повышенной прочности колесами, установленными под углом. За ней стоят два оцепеневших подростка и нервная женщина, которая, судя по ее виду, немало времени проводит в лагере.
– Заприте за мной, – говорит им Джулия. – Мы вас позовем, когда будет безопасно.
Они подчиняются, а я чувствую такую усталость оттого, что это только Джулия, что есть и еще убитые, что Стефани все еще где-то там, продолжает убивать.
– Что за чертовщина происходит? – спрашивает Джулия.
– Это Стефани, – говорю я. – Стефани Фьюгейт.
На лбу Джулии собираются морщины, потом кожа на лбу разглаживается.
– Девочка с Красного озера? – спрашивает она. – Та, которую ты похитила? Господи Иисусе, Линнетт, ты совершенно не разбираешься в людях. Она тут разгуливает с автоматом.
– Я не думаю, что у нее автомат, – говорю я, вспоминая дробовики в кузове пикапа Дани.
– Ну, хорошо, давай постоим тут, порассуждаем о калибре оружия, которым девица – твой новый лучший друг, по твоему разумению, – убивает здесь всех, кто попадется ей на глаза.
В моем мозгу происходят какие-то темные пульсации, от которых рвота подступает к моему горлу.
– Говеный у тебя видок, так что я
