трубки лестницы на стенке бассейна принимают на себя мой таз, одна нога погружается в теплую воду, я вытаскиваю ее и хлюп-хлюп-хлюпаю по комнате в направлении трех дверей – больше бежать отсюда некуда.
Боль у меня в голове достигает такой силы, что я почти слепну. Дальняя справа дверь уже передо мной, и я, распахнув ее, выбегу в следующую комнату и не остановлюсь – разобью окно на противоположной стене, выпрыгну наружу и спрячусь в лесу. Я вбегаю в следующую комнату и… здесь нет окон. Здесь нет другой двери.
Это кабинет индивидуальной терапии, сплошная плитка из песчаника, большая белая ванна, туалет, раковина, массажный стол, и дверь за мной распахивается, толкает меня дальше в комнату, я оступаюсь, спотыкаюсь, лечу вперед, ударяюсь бедрами о край ванны, переворачиваюсь в воздухе, мои ноги оказываются выше головы, и я падаю на дно, вижу мою маму, вижу Джилли, которая плачет, прижавшись к материнской шее.
Я плотно сжимаю веки, и под ними пульсирует черная кровь, потому что я не хочу умирать. Я открываю их, и моя голова полна битого стекла, вонзившегося в мягкие ткани моего мозга, и над ванной стоит Смерть, и громаднее нее в мире нет ничего.
Смерть направляет на меня свой автоматический пистолет ТЕС-9, пистолет, широко известный по видеоиграм – мальчишки считают их очень крутыми. Это страшное оружие, но не на таком расстоянии. На Смерти черная боевая экипировка со множеством ремней, лямок, сумок и всяких таких штук, которые, как считают маленькие мальчики, делают их сильными. За противогазом не видно лица Смерти. Боевые перчатки скрывают ее руки. На ней черный шлем, и все это с избытком компенсирует малые размеры Смерти внутри экипировки. Я инстинктивно смотрю на Ее обувь.
Военные берцы на молнии, изделие фирмы «АндерАрмур», и огонек вспыхивает у меня в голове.
– Скай? – говорю я.
А где же Стефани? Она помогает ему? Или он помогает ей? Она жива? Может быть, я ошиблась, и она всего лишь еще одна последняя девушка, пристегнутая к его ремню.
Его дыхание прорывается наружу через противогаз. Потом он говорит что-то, и шлем-маска приглушает его слова, но все силы покидают меня, потому что я все же разбираю, что он говорит.
– Ты умрешь одна, и всем будет наплевать, – говорит он.
Моя мама прижимает к шее ревущую Джилли. «Ты должна защитить своих сестер». А я даже это не смогла сделать. «Прости меня, Джилли. Простите меня, доктор Кэрол. Простите меня, мама и папа. Простите, Майк и Лиз. Прости, Файн. Простите меня, все».
Простите меня, что я больше не могу сражаться.
Скай перехватывает поудобнее свой пистолет.
«Прости меня, Адриенн».
Он направляет пистолет мне в лицо, и его ствол – это разверстая черная дыра, размеров которой достаточно, чтобы поглотить мир.
И Хизер набрасывается на него, она выскакивает из ниоткуда, у нее в руках тяжелая фарфоровая крышка от сливного бачка, которую она обрушивает на его шею сзади и, как умелый игрок в гольф, сопровождает удар продолжением движения. Фарфоровая крышка рассыпается на тысячу острых осколков, которые обжигают мое лицо. Тело Ская сгибается в одном направлении, его голова клонится в другом, и он падает лицом на кромку ванны. И не делает попыток подняться.
Несколько мгновений в комнате слышно только наше дыхание.
– А где все? – наконец удается произнести мне.
– Вернулись в лесной домик, – говорит Хизер. – Заперлись.
У меня это не укладывается в голове.
– Но ты как сюда попала? – спрашиваю я.
Хизер тяжело дышит, но ей удается изобразить что-то похожее на улыбку.
– Я же говорила, что у меня в голове всякая херня высокого уровня, которую вам никогда не понять.
После того, что я видела в комнате Хизер в музее Крисси, я ни минуты не сомневаюсь в ее словах.
Я принимаюсь выковыривать себя из джакузи, а Хизер наклоняется и начинает снимать со Ская шлем и маску.
– Он жив? – спрашиваю я.
– По большей части, – говорит Хизер, развязывая лямку на подбородке.
– Не особо шевели его, – говорю я. – Может, у него сломана шея.
Она возвращает на место шлем, снимает маску, и я вижу его лицо, темные круги, нарисованные вокруг глаз, волосы, пропитанные потом, вспархивающие веки. Это и в самом деле Скай.
Вероятно, он жутко ненавидел нас всех.
Хизер, постояв немного, с силой бьет его ногой в пах. Ее удар смещает его тело так, будто это мешок с грязным бельем.
– Мы не должны его перемещать, – говорит Хизер, подчеркивая свои слова новыми ударами ему в пах. – Совершенно. Определенно. Мы не хотим. Чтобы. У него. Сломался. Позвоночник.
Я делаю шаг к ней, и моя голова кружится с опасной быстротой, у меня такое чувство, будто я сейчас могу уплыть куда-то вдаль. Я кладу руку ей на плечо, чтобы не упасть.
– Перестань, – говорю я Хизер. – Возьми его пистолет.
Она наклоняется, поднимает пистолет, наводит ствол на его грудь, смотрит в прорезь прицела на монстра, распростертого на полу среди обломков в экологически чистой ванной.
– Хизер, – говорю я, – он ее сын.
Она не слышит меня. Мы стоим так некоторое время, хотя кажется, что проходит вечность. Наконец она опускает пистолет, потом кидает его в ванну, куда он и падает с металлическим стуком.
– В задницу все это, да? – говорит она.
– В задницу, – говорю я. – Сегодня больше никто не умрет.
– Кажется, тут мы видим большой шар солнечного света, – говорит Стефани от двери.
Хизер начинает поворачиваться, но Стефани приставляет дробовик к ее шее сзади, через горло Хизер ствол направлен прямо мне в лицо. Стефани стоит в квадратной стойке[77], неподвижно, приклад дробовика прижат к ее плечу, щека лежит на прикладе, она готова принять своим телом силу отдачи, а левая рука направляет ствол. Хизер стоит спиной к ней. Я стою по другую сторону Хизер, тело Ская занимает половину ванной и бежать некуда.
– Это уже второй раз, когда ты спасаешься, притворяясь мертвой, – говорит Стеф. – Как ты это делаешь?
– У меня в голове пластина, – говорю я.
– Черт побери, – тихо говорит она. – Откровенно говоря, я мельком просмотрела твою страничку в «Википедии». Меня не интересуют животные, сбитые на дороге. А вот эта дохлая ширяльщица, с другой стороны, вполне подходящая добыча.
– Суперфаны долбаные, – говорит Хизер.
– Как скажешь, бабулька, – говорит Стефани. – Мы с моим парнем загоняли вас вот уже несколько недель, как крыс в лабиринте, а теперь уложим вас всех, как рыб в бочке. Вам, глупым старым развалинам, мало чем можно гордиться. Это дельце было не сложнее влажного
