Обстановка в палате оживилась.
– Пропал пульс, – крикнул кто-то, когда я подошел.
– Начинайте массаж сердца, – сказал другой голос. У моего пациента, первого нового пациента в этом отделении, по пути в реанимацию остановилось сердце.
Подбежав к изголовью каталки, я надавил ладонями на грудину Дэна Мастерсона. Еще не увидев его лица, не успев разглядеть цвет его глаз, я уже сломал ему ребро. А то и два. Я ритмично сдавливал его грудь, в то время как другой врач раздавал распоряжения, и во всей этой безумной суматохе – ему в горло поспешно вставили дыхательную трубку, а медсестра ввела в безжизненное тело адреналин – я мельком глянул на своего нового пациента. Дэн Мастерсон выглядел совершенно не так, как я себе представлял. Это был крупный мужчина – значительно выше ста восьмидесяти сантиметров – с широкой грудью и мускулистыми руками. У него были короткие светлые волосы и светло-зеленые глаза, а его грудь и живот были усеяны татуировками. Он был на вид молодым, здоровым парнем – совершенно не похожим на человека при смерти.
У ног пациента стоял высокий и худой врач приемного покоя, спокойно руководящий реанимационными мероприятиями, в то время как я яростно сдавливал грудь Мастерсона.
– Мне нужен кальций, инсулин и бикарбонат, – сказал доктор медсестре рядом с ним. Обращаясь ко всем остальным, он объявил: – Пациент находился без пульса три минуты. Продолжайте СЛР.
Я молотил перекошенную, продавленную грудь Дэна Мастерсона, и у меня на лбу начал собираться пот. Несколько капель с моего носа упали ему на шею. Вскоре пот капал уже ему на лицо, а через пять минут моя одежда была уже насквозь мокрой. С каждой минутой я все с большей силой сдавливал безжизненное тело, отчаянно пытаясь уловить в глазах проблески жизни. Они оставались совершенно пустыми. Его лишенное эмоций лицо постепенно теряло цвет.
В какой-то момент появился мой руководитель, доктор Джанг, сорока с чем-то лет, который ухаживал за пациентами на другом этаже. Он был пухлый – один из немногих врачей с явным избыточным весом, которые мне встречались, – и нас мельком представили, в то время как я продолжал делать непрямой массаж сердца.
У меня было стойкое убеждение, что если я контактировал с пациентом, коснулся его, то он под моей ответственностью.
Каждые несколько минут, когда уже казалось, что мои руки вот-вот отвалятся, Джанг отталкивал меня в сторону и начинал сам сдавливать грудь пациенту. В эти моменты, стоя за его спиной и пытаясь перевести дыхание, я думал о том, какую роль во всем этом сыграл оксид азота. Что происходило в организме Мастерсона? И сколько мы будем продолжать пытаться его оживить? Я ни разу не видел, чтобы реанимация продолжалась больше тридцати минут. Перед нами, между тем, был совсем молодой парень, которого ждали дома жена и двое детей. Как вообще мы могли прекратить СЛР? Стоя в полусогнутом состоянии с руками на коленях, я думал: «Не дайте ему умереть. Черт побери, не дайте этому парню умереть».
За этот год у меня развилось убеждение, что если я коснулся пациента – если наши тела хотя бы слегка соприкоснулись, – то этот человек попадал под мою профессиональную ответственность. Подобное не совсем обычное восприятие отношений между врачом и пациентом появилось спустя какое-то время после случая с девушкой-наркокурьером, когда я раздумывал о том, каким отстраненным был во время наших с ней разговоров. Я был врачом, который лишь формально выполнял свои обязанности, безразличным к ужасной ситуации, в которой оказалась эта напуганная девушка. Я не хотел быть таким врачом. Я не хотел быть таким человеком. Как только я положил руки на грудь Дэна Мастерсона, для меня он стал моим. Моим пациентом. Моей ответственностью. Моей проблемой.
Выпрямившись, я снова услышал голос врача приемного покоя у ног пациента:
– Мы продолжаем реанимационные мероприятия двадцать две минуты. Все это время пациент оставался без пульса. Он получил три дозы эпинефрина и….
Я почувствовал хлопок по плечу: мне было велено продолжать массаж сердца. С меня продолжил капать пот, в то время как Мастерсону в пах установили центральный катетер и ввели десятки разных лекарств. В какой-то момент, где-то на двадцать пятой минуте, на кардиомониторе промелькнул небольшой всплеск, который мог указывать на желудочную фибрилляцию. Это было хорошим знаком, потенциальным признаком жизни, и нам было велено отойти, в то время как Дэна Мастерсона ударили электрическим разрядом в 120 джоулей. Ничего, однако, не изменилось. Пульс не появился, а на мониторе была прямая линия.
Этот лучик надежды дал нам повод продолжить реанимацию, однако новые попытки так ни к чему и не приводили. Каждый раз, когда пациенту вводили новое лекарство, у меня невольно замирало дыхание. Готовясь было подойти и возобновить массаж сердца, я услышал, как доктор Джанг прочистил горло и спросил:
– Кто-нибудь возражает против того, чтобы остановиться?
Я замер на месте. Мы проводили СЛР почти в два раза дольше, чем когда-либо на моей памяти, но я все равно не думал, что мы прекратим попытки. Дэн Мастерсон был моим пациентом, моим первым личным пациентом. На обходе следующим утром я должен был доложить о каждом пациенте, попавшем в отделение интенсивной терапии во время моего дежурства, и теперь мне пришлось бы встать и сказать, что нам не удалось его спасти. Я представил, как штатные врачи отделения переглядываются, пока я пытаюсь объяснить, почему у нас ничего не вышло. Я представил, как они перешептываются: «А доктор Маккарти вообще знает, что делает?» Мне не хотелось, чтобы все вот так закончилось. У Дэна Мастерсона было слишком многое на кону.
В толпе всегда находится кто-то, кто хочет продолжить. Я огляделся в поисках этого человека, но все молчали. Этим кем-то был я.
«Давайте еще раз попробуем сделать разряд, – хотел сказать я. – Давайте сделаем это десять раз, если придется». Я знал между тем, что это не было решением. Нет смысла использовать дефибриллятор на пациенте без пульса и с прямой линией на мониторе. Чтобы воспользоваться дефибриллятором, нужна фибрилляция сердца.
– Мы уверены? – спросил я. Я осмотрел всех присутствующих в палате в надежде, что кто-нибудь заговорит. Я в последний раз попытался нащупать пульс. Ничего.
– Кто-нибудь возражает? – повторил свой вопрос Джанг. Все слегка качали головами из стороны в сторону, все, кроме меня. Я знал, что они были правы, и все-таки не хотел этого признавать. Я не хотел признавать, что у нас ничего не вышло.
– Хорошо, – сказал Джанг, положив правую руку на левую ногу Дэна Мастерсона. – Время смерти
