двадцать два часа двадцать одна минута.
Я опустил голову. Мой первый пациент скончался через считаные минуты после того, как я его увидел. Я не смог ему помочь. Что это говорит обо мне как о враче? Разумеется, я не нес никакой ответственности за то, что случилось до его поступления в отделение – да и реанимационными мероприятиями руководил не я, – однако я оказался не в состоянии вернуть его к жизни. Мне хотелось верить, что за счет практики я усовершенствовал все свои клинические навыки, все до одного, от диагностики пневмонии до непрямого массажа сердца. Но это было не так.
В медицине многое связано с порядком проведения процедур, и реанимационные мероприятия не исключение. Нас обучили алгоритму оказания интенсивной терапии по поддержанию сердечной деятельности. Если нет пульса, нужно начать непрямой массаж сердца. Подключить пациента к кардиомонитору, чтобы понять, как обстоят дела. Есть ли сердцебиение или фибрилляция? Лучшие врачи плавно проходят по всему алгоритму, и врач, руководивший реанимацией Дэна Мастерсона, проделал первоклассную работу, продолжая четко мыслить и оставаясь сосредоточенным на протяжении самых продолжительных реанимационных мероприятий, в которых я участвовал за последний год. И я, как мне казалось, был идеальным винтиком в этом механизме. Весь процесс был слаженной симфонией в исполнении нескольких врачей и медсестер. Единственная проблема была в том, что пациент все равно умер.
«Не существует какого-то тонкого подхода к возвращению человека к жизни. Просто лупи по грудной клетке в надежде, что это сработает».
Это был показательный пример того, что медицина не всесильна. От меня требуется правильно выполнять непрямой массаж сердца – сдавливать как минимум на пять сантиметров и ждать, пока грудь вернется в исходное положение, – и пациент либо выживет, либо умрет. В этом не было никакого искусства, не существует какого-то тонкого подхода к возвращению человека к жизни. Просто лупи по грудной клетке в надежде, что это сработает. Продолжая смотреть на тело Дэна Мастерсона, я сжал левую руку в кулак и ударил им по правой. Какой был смысл во всем этом обучении, во всех этих технологиях, если мы не могли добиться с помощью них желаемого результата?
На моих глазах огромное количество пациентов были возвращены к жизни. Многие были спасены, когда надежда, казалось, была потеряна, но только не в этот раз. Байо показал мне, каково быть особенным, быть спасителем жизней, однако в ту ночь я был в команде проигравших. Я подумал, может, без него я не был таким уж особенным. Или без Дона. Или Эшли. Или Мораниса. Может, я просто не мог эффективно выполнять свою работу без этих более опытных врачей. Руки и спина ныли, но сердце ныло еще больше – ему было больно за семью Дэна Мастерсона. Почему это случилось?
Я отошел от тела, и доктор Джанг обнял рукой мое потное плечо. Он видел, как я был подавлен.
– Мы сделали все, что могли, – сказал он.
– Я знаю, – ответил я, в то время как на глазах собирались слезы. – Просто это такой отстой, понимаете?
Я не мог толком объяснить свою эмоциональную реакцию. Что было такого особенного в этом Дэне Мастерсоне? На моих глазах умирали многие пациенты – порой чуть ли не ежедневно, – и я редко когда оказывался в таком ступоре. Пятнадцатая смерть потрясает уже не так, как первая или вторая. Вместе с тем большинство умерших у меня на глазах пациентов были пожилыми либо давно болели. Я уже участвовал прежде в нескольких безуспешных попытках реанимировать человека, однако это были люди за восемьдесят, которым вообще не следовало через все это проходить. Дэн Мастерсон же был молодым симпатичным парнем, который просто пришел с улицы и умер.
– Я знаю, – повторил я, вытерев слезы рукавом.
Мы снова посмотрели на тело Мастерсона. Медсестра собирала бумаги и куски пластика, разбросанные по полу в суматохе реанимации. Пробирку за пробиркой – из-под лекарств, которые были безрезультатно введены. Есть нечто странное в том, чтобы признать, что жизнь покинула тело. Я не верю в воспаряющие в небеса души или что-то подобное, но все равно казалось, словно с наступлением смерти нечто осязаемое покидает тело, а затем и палату. Вскоре должно было начаться мышечное окоченение, конечности Дэна Мастерсона затвердеют, а его тело охладится. Я сосредоточился на мгновение на этих биохимических процессах, стараясь не терзать себя мыслями о его смерти и нашей неудаче.
– Нужно заполнить бумаги, – сказал Джанг.
Он достал из своего белого халата список задач и надел очки в черепаховой оправе. Этот явно уже переключился на свою следующую задачу. Стану ли я таким через несколько лет? Мне не хотелось знать, через что нужно было для этого пройти.
– Ты знаешь все формальности проведения посмертного осмотра? – спросил он.
– Ага.
– Тебе еще придется оповестить ближайшего родственника и сделать запрос на вскрытие, – сказал он. – Делал когда-нибудь это раньше?
– Да.
Смерть была распространенной, ожидаемой частью моей работы, и родственники обычно были где-то поблизости, так что им можно было рассказать печальные новости лично. До меня дошло, что на этот раз разговор пройдет совершенно иначе. Мне предстояло позвонить женщине, которая даже не знала, что ее муж в больнице.
– Я никогда не делал этого по телефону, – признался я. – Ни разу не звонил человеку, с которым никогда не встречался.
Я попытался представить, как это может пройти. Каждый вариант был ужасен.
– Тебе просто нужно это сделать.
– Да.
– Я знаю, что от этого не легче, – сказал Джанг более решительно, – но тебе нужно это сделать.
Найдя имя жены Мастерсона в его медкарте, я почувствовал, как у меня заколотилось сердце. Что я ей скажу? Эти задачи – неприятные обязанности врача – не были до конца рассмотрены в медицинской школе. Сколько бы ты ни тренировался, эти моменты не станут менее ужасными. Мы иногда тренировались сообщать плохие новости – о том, что у человека обнаружили рак, или что-то в таком духе, – но ничего подобного.
В тот момент, когда я медленно набирал ее телефонный номер, мне хотелось исчезнуть. Нажав на последнюю цифру, я посмотрел на Джанга. Казалось, меня сейчас вырвет. Что мне сказать? Что бы я хотел услышать на ее месте? Приняв такой звонок, я, наверное, выронил бы трубку и рехнулся.
Сколько бы студенты ни тренировались на актерах в медицинской школе разговаривать с родственниками пациентов невозможно по-настоящему быть готовым к разговору об умершем, жизнь которого зависела от тебя.
Услышав гудки, я сделал глубокий вдох. Я все еще понятия не имел, что
