же, как на иерихонской розе, а уж роз этих Джек видел сотню-другую. В общем, он не нашел для себя ничего нового; а теперь скажите, сколько на свете девятилетних мальчиков, которым впервые показывают влагалище, а они даже бровью не ведут?
– Джек, ты что, язык проглотил?
– Ну, волосы другие, то есть я хотел сказать – на татуировке их нет.
– Ты хочешь сказать, тебя привлекли только волосы? Ты что, не видел всего остального?
– Ну да, это же иерихонская роза, – сказал Джек. – Я ее узнаю в любом виде.
– Конфетка моя, но это же влагалище!!!
– Но это одновременно иерихонская роза, – настаивал Джек. – Тебе нужно только внимательнее посмотреть у своей мамы, я имею в виду, посмотреть на ее татуировку.
– Ну, может быть, малыш проявит больший интерес к настоящей «розе», чем ты, Джек.
Увы, малыш явно проявил маловато интереса, Эмма была раздосадована.
– Боже мой, конфетка моя, с тобой что-то не в порядке.
Еще бы, Джеку и десяти не было. Да, его пенис вел себя непредсказуемо – то встает, то никак не реагирует, – но Джека это не беспокоило, не то что Эмму.
– Ну поцелуй меня, – приказала она. – Это иногда помогает.
Но не в этот раз. Да, Эмма целовалась куда агрессивнее обычного, и ее язык привлек в некоторой мере внимание малыша (Джек хотел было заметить, что Эмма ворочала им у него во рту не хуже иного червяка, так что же она раньше его ругала за это, но не стал). Но едва только его юный пенис стал подавать признаки жизни, Джек попал губой меж зубных пластинок Эммы. Они и глазом моргнуть не успели, как Джекова кровь залила и Эмму, и его, и кровать, и мягкие игрушки, и трусики с лифчиками, и даже тот самый, что душил плюшевого мишку.
Итак, повсюду кровь, и это еще полбеды – Джек никак не мог оторваться от Эммы, губа застряла в пластинке. Эмма искала зеркало, а он стонал от боли. Зеркало нашлось, но толку от него вышло мало – неудобно, изображение перевернутое. Так что, когда Эммина мама вернулась, Джек и Эмма все еще пытались извлечь губу из пластинки; в таком-то виде их и застала миссис Оустлер.
Не потратив и секунды на решение проблемы, она сказала:
– Знаешь, Эмма, наверное, тебе и правда стоит эпилировать верхнюю губу.
Интересно, мне нужно накладывать швы или нет, подумал Джек. Крови было столько же, сколько от Люсинды Флеминг, а она-то прокусила себе губу насквозь! Что и говорить, девятилетний Джек Бернс – не новичок в поцелуях на грани фола!
– Нет, это просто порез, – сказала мама Эммы, сжав Джекову губу указательным и большим пальцем.
Кровь ее не пугала. Джек сразу узнал ее духи – он много ночей провел с «пышным» лифчиком. Едва Джек вспомнил про него, как в тот же миг миссис Оустлер заметила свое белье на окровавленной кровати Эммы.
– Эмма, я скажу тебе спасибо, если ты будешь впредь играть в эти игры только со своим бельем, – сказала миссис Оустлер.
Впрочем, улика в виде белых кружевных трусов Эммы, болтающихся у нее на левой ноге, говорила, что Эммино белье уже задействовано в означенных играх. Весь интерес миссис Оустлер, однако, ограничивался судьбой ее трусиков.
– Что и говорить, Джек, ты у нас молодой, да ранний, – сказала она мальчику.
– Джек много знает про татуировки, – сказала Эмма. – А про твою он вообще все-все знает.
– В самом деле? Джек, это правда? – спросила миссис Оустлер.
– Если у вас иерихонская роза, то да, я кое-что про нее знаю, – сказал Джек.
– Ну что ты стоишь, покажи ему! – приказала Эмма маме.
– Я думаю, Джеку ни к чему смотреть на мою розу, что нового он в ней найдет? – ответила та.
– Ну тогда на нее хочу посмотреть я, и повнимательнее, – сказала Эмма. – Ведь я теперь знаю, что это такое на самом деле.
– Позже, Эмма, – ответила миссис Оустлер. – Не можем же мы отправить Джека домой в крови.
– У тебя над влагалищем еще одно влагалище, – завопила от злости Эмма, – а мне ты не разрешаешь сделать какую-то несчастную бабочку на лодыжке!
– О-о, это больно – на лодыжке, – вставил Джек. – Когда татуируют место, где нет мышц, а только кости, это очень больно.
– Эмма, слушай Джека, он в самом деле все-все знает про татуировки.
– Я хочу какую-то несчастную бабочку! Мне больше ничего не надо! – кричала Эмма.
Мать не обращала на нее внимания.
– Джек, вот как мы поступим. Я отведу тебя к себе в ванную, ты там вымоешься. Эмма тоже примет душ, но у себя.
Миссис Оустлер взяла Джека за руку и провела его знакомой дорогой к себе в спальню, а оттуда – в большую ванную комнату с зеркалами. В другой руке миссис Оустлер несла свои трусики, крутя их на указательном пальце. Джек снова остро ощутил запах ее духов, – видимо, трусики сыграли роль вентилятора.
Миссис Оустлер сняла с Джека запачканные кровью рубашку и галстук, налила полную раковину теплой воды, окунула туда какую-то тряпочку и протерла Джеку шею и лицо, а губу лишь очень бережно промокнула (из нее до сих пор сочилась кровь). Джек принялся мыть руки, миссис Оустлер тем временем мыла ему плечи. Какие у нее нежные, словно шелковые, руки. Крови на плечах у Джека и подавно не было, но маме Эммы нравилось трогать Джека не меньше, чем дочери.
– Джек, ты станешь сильным парнем; не очень большим, но сильным.
– Вы правда так думаете?
– Я не думаю, я знаю. Уж мне можешь поверить.
– Вот оно что.
Тут Джек понял, почему руки у миссис Оустлер такие нежные и шелковистые, – она гладила ему плечи своими трусиками.
– Сразу видно, ты не
