это мальчики, их не переделаешь, – сказала миссис Оустлер. – А ты гляди будь с ним поласковей. Да и крови на сегодня хватит.
Эмма схватила Джека за футболку матери и рывком поставила его на ноги; в одном из многочисленных зеркал Джек успел заметить, как миссис Оустлер возвращает трусы на прежнее место и натягивает обратно джинсы.
– Ну и что подумал малыш по поводу иерихонской розы моей мамы? – угрожающим тоном спросила Эмма.
Миссис Оустлер не поняла, что Эмма имеет в виду пенис Джека. Наверное, решила она, дочь издевается над небольшим ростом мальчика.
– Эмма, а ну брось, стыдно пугать маленьких, – сказала она. – Приличные люди так себя не ведут.
На прощание Джек столкнулся еще с одной неожиданностью – его поцеловала и Эмма, и ее мама: Эмма в здоровую верхнюю губу, миссис Оустлер в щеку. Что-то в этом странное, подумал Джек, но счел, что рассказывать маме не станет, ни к чему ее расстраивать; да и вообще решил, что о большинстве событий, случившихся в тот день в особняке Оустлеров на Форест-Хилл, стоит умолчать.
Вечером Джек лег спать в футболке миссис Оустлер, хотя Лотти заметила мальчику, что пижама идет ему больше. Она завернула в тряпочку немного льда и приложила к губе, а сама стала, как обычно, молиться.
– Боже, храни Джека и не дай ему делать больно другим, – так всегда начинала Лотти (сам мальчик думал, что вторая просьба какая-то глупая, зачем ему делать больно другим, он совсем этого не хочет). – Боже, сделай так, чтобы миссис Уикстид прожила подольше, – продолжала Лотти. – Боже, дай мне умереть здесь, в Торонто, и избавь меня от необходимости возвращаться назад, на остров Принца Эдуарда.
– Аминь, – пытался обычно вставить Джек в этот момент, надеясь, что тут молитве и конец.
Но он ошибался.
– Господи, прошу тебя, избавь Алису от ее наклонностей…
– Чего?
– Знаешь ты все прекрасно, Джек, от ее… от ее друзей, она не очень-то хорошо их выбирает, – говорила Лотти.
– Вот оно что.
– Господи, храни маму Джека, пусть она никогда не повредит себе, во всех смыслах слова, – не унималась Лотти. – Господи, благослови землю, по которой ступает нога Джека Бернса, и не введи его во искушение. Господи, пусть Джек станет таким, какими мужчины должны быть, а не таким, какими они обычно бывают.
– Аминь, – снова сказал Джек.
– Нет, сначала это должна сказать я, а только потом ты.
– Ах черт, верно.
– Спасибо вам за все, миссис Уикстид, – шептала Лотти, словно миссис Уикстид сама была Бог и Лотти с самого начала обращалась именно к ней. – Аминь.
– Аминь.
Завершив молитву, Лотти сняла лед с губы Джека, тот ее не чувствовал. Спать ему не хотелось (столько впечатлений в один день, так просто не уснешь), и как только Лотти ушла, он пошел к маме в спальню и залез к ней в кровать, где и заснул некоторое время спустя.
Как обычно, Джека разбудила мамина нога, а ее – его футболка, то есть футболка миссис Оустлер. Алиса включила свет.
– Джек, почему на тебе футболка Лесли? Эмма что, начала таскать у матери футболки?
Ах вот как, значит, миссис Оустлер зовут Лесли, и мама тоже называет ее по имени. Вот так новость. Более того – маме хорошо знакома даже ее футболка. Джек осторожно объяснил маме, что миссис Оустлер дала ему футболку вместо его одежды, та-то вся в крови, она сама отнесет ее в химчистку, а Эммины футболки Джеку велики. Джек показал маме и распухшую губу, которую он якобы порезал о скрепку степлера.
– Я думала, ты уже достаточно взрослый, чтобы не разжимать скрепки зубами, – сказала Алиса.
Затем Джек, так же осторожно, сообщил маме следующее: ходят слухи, что Алиса сделала миссис Оустлер татуировку, Эмма толком не смогла объяснить, она в этом плохо понимает, но Джек догадался, что речь идет об иерихонской розе (звучало не очень убедительно). Миссис Оустлер сказала, будто бы татуировка в таком интимном месте, что ему нельзя ее видеть.
– То есть она тебе не стала ее показывать? Надо же, не думала, – сказала мама.
– А зачем мне смотреть на иерихонскую розу, – сказал Джек чересчур уверенно, – что такого особенного в розе миссис Оустлер?
– Ничего, просто я ее сделала в особенном месте, Джек.
– Вот оно что.
Тут Джек, наверное, отвел глаза. Мама ведь такая профессиональная лгунья, что соврать ей очень сложно.
– Она очень необычно бреет себе лобок, далеко не все женщины способны на такое, – сказала Алиса.
– Что бреет?
– Лобок, лобковые волосы, Джек.
– Вот оно что.
– У тебя их еще нет, но они обязательно вырастут.
– А ты бреешь свой лобок так, как она? – спросил Джек.
– А вот это вас, молодой человек, совершенно не касается, – объявила Алиса Джеку.
Тут он заметил, что мама плачет, и замолчал.
– Лесли… запомни, кстати, ты должен звать ее миссис Оустлер… она очень… очень независимая женщина, – начала было Алиса, словно читала первый абзац длинной-длинной книги. – Она прошла через развод, крайне тяжелый, но она… она очень, очень богата. Она настроена решительно – все, что с ней происходит, происходит отныне лишь по ее воле. Она очень… сильная, властная женщина.
– Она такая маленькая, ну меньше Эммы, – вставил Джек; он совсем не понимал, куда клонит мама.
– Джек, с миссис Оустлер следует вести себя очень осторожно.
– Я очень осторожно веду себя с Эммой, – на всякий случай сказал Джек.
– Да-да, с Эммой веди себя как можно осторожнее, – сказала Алиса, – но с ее мамой – в сто раз осторожнее, чем с Эммой.
– Хорошо.
– Я не сержусь, что она показала тебе, – сказала мама. – Я же знаю, ты не просил ее сам.
