Итак, Уолтер сменил жену, поддавшись собственным иллюзиям или попросту желая «сменить декорацию». Вряд ли эта перемена сделала его счастливее. Теперь-то он уверяет меня, что раньше я была другой, но перемена во мне чисто внешняя. Раньше я жаждала богатства, а теперь жажду любви, тепла и взаимопонимания. Но как бы там ни было, мне все равно нужны деньги, а ему – властная жена. По сути ничего не изменилось: я лишь временно удовлетворила одну потребность и тут же вспомнила о других – неудовлетворенных. Но страсть к деньгам никогда не оставляла меня, в отличие от плотского желания, которое Дэвид обычно полностью удовлетворял.
Словом, ни Уолтер, ни Лотта, ни я почти не изменились; но остается Борис, жизнь которого, в отличие от жизни его сестры, резко переменилась к лучшему, когда я стала женой Уолтера. У Бориса появилась любящая мать. И это явно пошло ему на пользу. Его разум, мирно дремавший, пока родная мать считала, что у мальчика нет абсолютно никаких способностей, наконец пробудился, и стало ясно, что Борис способен учиться не просто хорошо, но по некоторым предметам даже блестяще. В старших классах ни о какой помощи с моей стороны уже не могло быть и речи. В выпускном классе он стал одним из победителей общенациональной физической олимпиады школьников, поставив интересный опыт, демонстрирующий воздействие электрического поля на животных. Он долго пытался объяснить мне суть опыта; я поняла лишь, что опыт ужасно сложный и что я могу гордиться Борисом.
К тому времени он очень вырос, похорошел и стал похож на Уолтера, только крупнее, и выражение лица у него было более открытое; по крайней мере, мне казалось, что лицо Бориса выражает чувства, а не скрывает их, как лицо его отца. Мне пришлось встать на цыпочки, чтобы поцеловать Бориса, когда он вернулся из школы и, краснея от гордости и смущения, рассказал мне о награде. Он вытерпел поцелуй, хотя обычно не выносил даже легких прикосновений, вытер щеку и, напустив на себя безразличный вид, спросил, скоро ли вернется отец, хотя было всего четыре часа.
Вошла Андреа. Ей тогда было четыре года, но она была очень маленькая и выглядела не старше трехлетнего ребенка. Борис подхватил ее на руки, шумно расцеловал и принялся подбрасывать кверху, а она визжала от удовольствия, пока не начала икать, и тогда я попросила его опустить ее на пол. Он всегда очень любил Энди. Те чувства, которые он испытывал ко мне, но всегда стеснялся показывать, открыто выливались на малышку Энди.
Я увела его в кухню и оттуда позвонила Уолтеру. Хотела передать трубку Борису, но он покачал головой и сказал, чтобы я сама сообщила новость отцу. Уолтер ответил, что он страшно рад, что мы должны отметить это событие и поужинать где-нибудь втроем.
За ужином он сказал Борису, что гордится им, но считает своим долгом предостеречь: не следует заноситься – это не идет на пользу ученому.
Осенью пятьдесят восьмого Борис поступил в Массачусетский технологический институт, о котором и мечтал. Писал нечасто, но в первые месяцы приезжал домой, как только предоставлялась возможность. Мы мало знали о том, чем он занимается помимо учебы, правда, из его разговоров можно было понять, что время от времени он встречается с девушками и ходит на студенческие вечеринки. В июне шестьдесят второго мы полетели в Кембридж на выпускной вечер. Борис встретил нас в аэропорту на своей машине: купил ее, когда ему исполнилось двадцать четыре и он вступил во владение наследством бабушки по материнской линии. Он познакомил нас с Таней – девушкой, на которой собирался жениться.
Таня – невысокая, крепенькая, с милым лицом. Ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы не слишком большая – не по росту – голова; к тому же у нее были некрасивые волосатые ноги, а низкий вкрадчивый голос напоминал голос в рекламе зубной пасты и совсем не соответствовал ее внешности. Она училась на социолога. Настоящий «синий чулок». Вообще-то я неплохо к ней отношусь: честная, порядочная, хотя и не особенно оригинальная.
Сейчас Борис аспирант. Они живут вместе с овдовевшей матерью Тани. Таня неплохо зарабатывает, у Бориса солидный доход от наследства и разных акций, которые приобрел для него Уолтер, так что они вполне могли бы снять квартиру недалеко от Массачусетского института. Но, как доверительно сообщила мне Таня: «Мы решили, что глупо тратить деньги, когда мама все равно после смерти отца живет одна в доме». Подчеркнув, как обычно, что решение приняли «мы», а не одна она. Не из хитрости – макиавеллизм совершенно не присущ Тане, честной и открытой, как все скучные люди. Убеждая окружающих, что считается с мнением Бориса, она на самом деле пытается убедить в этом себя. Ей хочется думать, что Борис участвует во всех решениях, а не просто уступает из желания доставить ей удовольствие или оттого, что никогда не сомневается в ее правоте.
И действительно, она права. Им не нужна отдельная квартира. Он не станет гоняться за ней голый по комнатам, и ему не придет в голову проверить, действительно ли так здорово заниматься любовью под кухонным столом. У нее нет чувства юмора, но и он не отличается остроумием, так что ему это безразлично. А я навсегда запомнила, какими глазами посмотрела на меня Таня, когда в вечер знакомства я предложила выпить за нас обеих, потому что на нас возложена миссия искоренения в Америке стопроцентной протестантской породы. Таня испуганно взглянула на меня и спросила: «Вы в самом деле так считаете?»
– Конечно нет, – опомнившись и не глядя на Уолтера, сказала я. – Простите, я неудачно пошутила.
– Вам незачем извиняться, – искренне заметила она. – Тем более что это все равно не соответствует действительности – ста процентов не получается из-за прабабушки Бориса со стороны матери.
Таня глуповата, но во всем остальном она – точная копия Хелен Штамм, только более добродушная. Из-за этого сходства я всю ночь не могла уснуть и впервые за десять лет замужества задумалась об ошибках, которые совершила в своей жизни. У меня даже возникло предчувствие скорой смерти – как будто вся моя жизнь была ошибкой, и раз я наконец поняла это, то жить дальше не имеет смысла.
Мне было удобно считать, что многие поступки я совершала ради Бориса; я часто прикрывалась им, когда хотела уйти от решения сложных проблем, к которым он не имел никакого отношения. До рождения моих собственных детей он был единственным оправданием моего существования; когда они родились, мне пришлось разделить свою любовь, хотя я и не стала любить его меньше. Я гордилась его успехами, но понимала, что он обязан ими не только мне. Он возмужал, стал увереннее в себе и уже не так, как прежде, зависел от мнения окружающих, в первую очередь учителей, – и сразу добился успеха. А добившись успеха, перестал бояться неудач. Я наблюдала, как росло число его друзей и как менялись взаимоотношения с ними: из робкого подчиненного он превратился в равного им, а иногда и подчинял себе других.
