Он нехотя отправился на поиски.
– Мамочка плачет, – сообщила Сьюзен Дэвиду.
– Похожа на тебя, – улыбнулся он ей.
Я кивнула:
– А старшая еще больше.
Он вопросительно посмотрел на меня:
– Старшая?
– Андреа – Энди. Ей восемь. У меня трое. Андреа родилась в том году, когда ты уехал.
Филипп спросил что-то про камешки, я, не поворачиваясь, крикнула в ответ, чтобы нес, какие есть. Дэвид стал еще красивее, чем девять лет назад. Возмужал. Я опустила Сьюзен на землю, и она принялась играть в снегу.
– У тебя есть дети, Дэвид?
– Девочка.
– Голубоглазая?
– Представь себе, да, – улыбнулся он.
Филипп принес камешки, я сказала, что они слишком маленькие, и почувствовала себя виноватой. Он побежал за другими.
– Как ты здесь оказался?
– Я иногда приезжаю по делам. Последние года полтора останавливаюсь в гостинице на углу 96-й улицы и Пятой авеню и брожу в парке, надеясь наткнуться на тебя.
Девять лет. Казалось, мы прожили их в пространстве, но не во времени.
– Ну, если и эти не подойдут… – крикнул издалека Филипп.
– Нам не удастся поговорить. Филипп уже большой и многое понимает.
– Когда увидимся?
– Я могу вечером выйти погулять. До сих пор иногда брожу одна.
– На этом же месте?
– Да. Я выйду примерно в половине девятого. Как только уложу детей.
Вернулся Филипп, и Дэвид быстро пошел прочь.
– Почему он еще здесь? – спросил Филипп.
– Уже ушел. – И мы вернулись к снеговику.
Филипп, Андреа и я слушали музыку, когда Уолтер вернулся домой. Он смешал себе коктейль и спросил, как прошел день. Филипп сказал:
– Мама увидела какого-то человека в парке и заплакала, а потом ушиблась, и он с ней разговаривал.
Я через силу рассмеялась и сказала Уолтеру:
– У твоего сына явная страсть к драматическим эффектам. До его прихода я думала, не рассказать ли ему о встрече на всякий случай, но решила не говорить, чтобы не создавать лишних проблем: ведь дети часто забывают даже о том, что для них важно.
Уолтер вопросительно посмотрел на меня.
– Я думала – в парке никого нет. Тут подошел какой-то мужчина, я, кажется, видела его в нашем районе, но мы не знакомы. Мы лепили снеговика, и я не слышала, как он подошел и остановился у меня за спиной… Наверное, повернулась слишком резко и подвернула лодыжку.
– Болит? – спросил он.
– Уже почти нет.
– Теперь кто только не бродит в парке.
– Он вполне прилично выглядел, – сказала я более терпеливо, чем обычно. – В костюме и при галстуке. Просто гулял.
Он ждал меня на скамье в парке. Я опоздала почти на час: Энди и Филипп, чувствуя, что мне не терпится от них отделаться, никак не хотели засыпать. Он увидел меня и поднялся навстречу.
– Прости, не могла уложить детей, – сказала я, держа руки в карманах, чтобы нечаянно не взять его под руку.
– Наверное, устала и уже не до прогулок.
Я покачала головой. Мы пошли по Пятой авеню.
– Ну, – через некоторое время спросил он, – чем же ты занималась все это время? Рожала детей и тратила деньги?
– Да, выходит, что так, – ответила я и почувствовала себя ужасно глупой, оттого что девять лет моей жизни так легко укладывались в одну фразу.
– Довольна жизнью?
– Да. Рада, что у меня есть дети: без них мне было бы гораздо хуже. Я их люблю, может, слишком сильно. Когда подрастают, мне трудно отрывать их от себя. Бывает, не пускаю Энди куда-нибудь одну, потому что мне хочется всегда быть с ней. А в остальном… остального не существует. У меня ничего больше нет. Последние девять лет я жила только этим. – Я коротко рассмеялась: – Банально, но правда.
– Как насчет поклонников? – небрежно спросил он. – По-моему, в вашем кругу это весьма принято.
– По правде говоря, – ответила я, удивившись своему спокойствию, – у нас нет никакого круга. Друзья Уолтера… о них можно писать диссертацию «Как быть богатым дураком». Я их не виню. Попадались и умники, но они мне тоже мало симпатичны.
– Ну а подруги?
– Знаешь, у меня их нет. Они мне не нужны. Может, времени жалко. Знакомым женщинам подруги нужны, чтобы удрать от детей. Раза два в год встречаюсь с Теей, иногда с Хелен Штамм, хотя реже, чем раньше. Она стала меня утомлять. Иногда кто-нибудь приглашает на партию в бридж, но я отказываюсь: «К сожалению, я так и не научилась играть».
Мы зашли далеко в парк. Он обнял меня, я засунула руку в карман его пальто. Сразу же закружилась голова.
– Я в гостинице на углу Мэдисон-авеню и 55-й улицы. Завтра днем уезжаю.
– Я могу утром.
– А сейчас?
– Я бы с радостью, но Сьюзен снятся кошмары, и она просыпается, а Уолтер не может ее успокоить.
Он остановился, повернулся ко мне, улыбнулся:
– Из тебя получилась прекрасная мать.
– Ох, не знаю. Если я такая хорошая мать, почему я сейчас здесь?
– Одно другому не мешает. – Он обнял меня и поцеловал в лоб.
– Да уж.
Он уже не слушал. Целовал мои глаза, нос, щеки. Я обняла его, ухватилась за пальто и прижималась все ближе, словно все эти годы непрерывно мерзла и теперь хотела согреться. Где-то недалеко залаяла собака, мы оторвались друг от друга и пошли дальше.
– Тебе нравится Сан-Франциско?
– Хороший город. Даже замечательный. Все, что о нем говорят, правда. Красивый, культурный, современный. Как…
– Как что?
– Насколько я могу судить – как Европа. – Я чувствовала, что он хотел сказать не это. – Очень европейский город. Моя жена говорит, некоторые районы вполне могут сойти за какой-нибудь средиземноморский порт.
Моя жена. Вот оно. Красивый, культурный, современный, как моя жена. Он замолчал, чтобы не говорить о ней со мной. Хотя обилие прилагательных наводило на мысль, что ему чего-то в ней недостает. Возможно, меня.
– Она еврейка? Твоя жена?
– Ага, я так и знал. Можно вытащить девушку из Ист-Сайда, но вытащить Ист-Сайд…
– А все-таки?
– По отцу.
– Из богатой семьи?
– Скорее из обеспеченной. Отец инженер.
Все ясно: из респектабельной. Респектабельная буржуазная семья. Я чуть не произнесла это вслух.
– Мне пора, – сказала я вместо этого.
Он молча развернулся, и мы пошли обратно. Я много о чем хотела его спросить, но не решалась. О работе, о жене, о дочери. Я не надеялась услышать жалобы: вряд ли он стал бы жаловаться. Да он и не выглядел несчастным. Мне казалось, что я как бы стану частью его жизни, если больше узнаю о нем. А я знала лишь то, что сообщила мне Тея почти восемь лет назад, после того как встретила Дэвида с женой, которую он привез в Нью-Йорк познакомить с родителями. Девушка понравилась Tee, правда, Тея не запомнила, какого цвета у нее волосы: светлые или темно-русые. Огорченная этой новостью и раздосадованная тем, что Тея не могла толком ничего рассказать, я запретила ей впредь упоминать при мне имя Дэвида.
