Она повернулась к нам. По щекам ее каталась крупные слезы.
Мы спустились к автомобилю. Теперь мы шли очень медленно, поддерживая Пьеретту на трудных переходах.
* * *
В тот же вечер Натали, которая, точно обезумев, носилась по всему городу, удалось наконец найти нас. Нам говорили, что ее потрясла смерть Бомаска и возмутило распоряжение об аресте Пьеретты, Миньо и Кювро. Она предложила увезти их в своем автомобиле и спрятать в лионском поместье Эмполи. Нам уже сообщили, что полиция разыскивает троих беглецов. И мы решили пока что принять предложение Натали.
Мостик, переброшенный через Желину около рабочего поселка, больше не охранялся. Мы проникли в парк через угловую калитку. Натали должна была выехать через те ворота, которые выломали участники демонстрации; оттуда шла узкая дорога, выходившая за рабочим поселком на шоссе.
Таким образом, можно было избежать перекрестков, охраняемых жандармерией и полицией.
ЧЕТВЕРГ, ВЕЧЕРОМ
Поздним утром, сразу после ухода Натали, Филипп направился в свою излюбленную пивную у Лионской дороги. Он провел там довольно много времени, пил коньяк, рюмку за рюмкой, переживая свою горькую обиду от «предательства», как он мысленно говорил, своей сестры.
Официантка отправилась в город на торжество открытия цеха «РО». Филипп присаживался то к одному, то к другому столику. Еще никогда собственные руки и ноги не казались ему такими длинными и нескладными, никогда он не чувствовал такого отвращения к своему большому рыхлому телу.
Около трех часов дня вернулась официантка, страшно взволнованная, и, едва переступив порог, крикнула:
— Шпики стреляют!
— Есть убитые? — спросила хозяйка.
— Итальянца убили, — ответила девушка. — Нет уже на свете вашего дружка, Красавчика, — сказала она Филиппу.
И она, как умела, рассказала о том, что произошло. Сама она ничего не видела — жандармы не пропустили ее на площадь Франсуа Летурно, — но слухи о совершившемся ходили уже по всему городу.
Она рассказала, как Визиль штурмовал павильон американской выставки мощной струей воды из пожарного шланга и как искусно он отступал.
— Почему же Красавчик не бежал вместе с ним? — спросил Филипп.
— Он прикрывал отступление Визиля… Он храбрый, как лев. Ничего не боялся, не хотел идти на попятный… Сбил с ног десятки охранников и двигался вперед… Всем полицейским грозил… Подходил все ближе к зданию конторы и все сметал на своем пути… В него со всех сторон стреляют… а он идет, словно пули ему нипочем и тронуть его не смеют…
Так уже начинала складываться легенда о Бомаске.
«Это самоубийство, — тотчас решил Филипп. — Красавчик пошел на смерть из-за того, что Пьеретта изменяет ему… Я со всей очевидностью доказал ее подлость, и он не мог перенести измены женщины, которую считал самой чистой во всем мире. Он покончил с собой героически… Но ведь это я убил его…»
Филипп вернулся домой, он сидел в своей комнате, терзаясь мучительными мыслями о том, что Натали его предала, Пьеретта изменила Красавчику, а он, Филипп, убил своего единственного друга.
Около десяти часов вечера он увидел нас сквозь приотворенные ставни мы шли по аллее к гаражу, находившемуся рядом с его флигелем. Я и Натали поддерживали под руки Пьеретту, за нами брели Кювро и Миньо. Филипп подумал, что мы идем к нему.
«Они все знают, — решил он. — Перед смертью Красавчик, наверно, передал им тот разговор, который был у нас ночью».
Мы двигались очень медленно, потому что Пьеретта была едва жива. Нервы ее не выдержали стольких испытаний. Должно быть, эта медлительность придавала нам вид торжественно шествующих судей.
Филипп кинулся в соседнюю комнату, сделал петлю на конце веревки, при помощи которой открывался чердачный люк. Накинув петлю на шею, он взобрался на табурет и запер дверцу люка на засов. Потом отшвырнул ногой табурет.
Мы уехали в машине Натали.
Утром приходящая прислуга обнаружила труп последнего Летурно, повесившегося во флигеле, где жили прежде сторожа его деда. Длинное тело почти касалось ногами пола.
ПЯТНИЦА, СУББОТА, ВОСКРЕСЕНЬЕ, ПОНЕДЕЛЬНИК…
Пьеретта Амабль, Миньо и Кювро пробыли всего двое суток в убежище, которое нашла для них Натали Эмполи. Правительство хотело поскорее положить конец инциденту, который оно именовало «прискорбным». В субботу утром ордера на арест были аннулированы, и трое беглецов возвратились в Клюзо. Я все время был с ними, и то, что я услышал за эти два дня от них и от Натали, послужило материалом, позволившим мне написать этот роман.
Префект получил строгий нагоняй за беспорядки, случившиеся в четверг. Он опасался, что похороны Бомаска послужат поводом к новым волнениям. В пятницу на рассвете двое полицейских отправились в Италию разыскивать родителей покойного. Итальянские власти оказали им полное содействие. Нашли в горной деревушке Пьемонта отца и мать Красавчика, стариков до смерти испугало внезапное вторжение полицейских. Их просили потребовать тело погибшего сына для погребения в родной деревне. Расходы им оплатили вперед и сверх того дали еще немножко денег. Они покорно подписали все бумаги, которые привез с собой brigadiere.
В субботу вечером, когда Пьеретта, вернувшись в Клюзо, явилась в больницу и потребовала выдать ей тело убитого мужа, ей показали письмо родителей. Полиция работала проворно: труп уже был отправлен.
Пьеретту сопровождал старик Кювро. Они возвращались вместе. Ветер дул с неистовой силой, с воем врываясь в долину. Пьеретта куталась в большую черную шаль; холодный ветер резал лицо, она накинула шаль на голову и концы прихватила рукой под подбородком. Впервые в жизни она походила на итальянку, на вдову пьемонтца.
Они прошли через площадь Франсуа Летурно, мимо решетчатых ворот фабрики: ворота были заперты — забастовка продолжалась. В лунном свете над узорчатой аркой входа четко вырисовывались исполинские буквы АПТО.
— В тысяча девятьсот двадцать четвертом году мы им прищемили лапы нашей большой забастовкой, — сказал Кювро. — А ведь тогда мы многого еще не знали. Не то что теперь. Мы в то время еще ровно ничего не понимали в их финансовых комбинациях… А теперь рабочий класс достиг зрелости… Мы будем сильнее их.
— Мы уже сильнее их, — твердо ответила Пьеретта. И она тут же остановилась, с трудом переводя дыхание. Потом оперлась на руку старика Кювро, и они медленно пошли к ее дому, который ей так недолго пришлось называть «нашим домом».
Правительство не могло помешать французским и американским газетам, падким до всяческих сенсаций, поднять шумиху вокруг самоубийства Филиппа Летурно. Его принадлежность к мировой династии магнатов шелковой промышленности обратила эту трагическую смерть в международное событие. Скандальный образ жизни Натали, садоводческие причуды старика Летурно, последние дни злосчастного Филиппа — все это давало богатую пищу для всяческих толков. А когда пошли слухи о той борьбе не на жизнь, а на смерть, которую повели против Валерио Эмполи его родная сестра Эстер Дюран де Шамбор и собственная супруга Эмили Прива-Любас, Дюран де Шамборы взволновались: получившая огласку связь мадам Эмили с Джеймсом могла восстановить против семейства Дюранов пуританские лиги. Валерио делал весьма коварные признания журналистам, и, желая угомонить его, Дюраны уменьшили давление на итальянских поставщиков шелка-сырца. АПТО снова заключило с этими фирмами сделки и вернуло на фабрику Клюзо всех рабочих. Продолжать забастовку уже не имело смысла.
В день возобновления работ Пьеретта выступила на митинге рабочих и работниц, собравшихся на площади Франсуа Летурно, перед главными воротами фабрики. Вновь изложила она, какое значение для внутреннего и международного положения Франции имели истекшие события. В заключительной части своей речи она высказала следующую мысль: мы победили, мы оказались сильнее их. Впереди нас ждут еще более суровые битвы. Может случиться, что какой-нибудь буржуа покончит самоубийством. Но буржуазия самоубийством не кончит, ее надо прикончить.
ЭПИЛОГ
Вскоре после описанных мною событий я уехал за границу. В Гранж-о-Ван я вернулся лишь через год.
Эме Амабль, дядя Пьеретты, умер в конце зимы.
Адель, его жене, пришлось продать и землю и дом железнодорожнику Жану, которому они были заложены. Она перебралась в Клюзо, живет у племянницы, ведет ее хозяйство и ухаживает за двумя детишками: за маленьким Роже и сыном Бомаска, родившимся весной. Эрнестина и Жюстен уехали в Гренобль, и оба работают на заводе. Теперь соседские куры устроили себе жилье в их доме, который второпях плохо запер Жюстен, не помнивший себя от радости. Когда стал таять снег, крыша осела и начала протекать. Пройдет год, другой — и пейзаж в духе Юбера Робера, который я вижу из своего окна, украсится еще одной развалиной. Никто больше не приезжает в Гранж-о-Ван за молоком деревня слишком далеко от сыроваренного завода. Крестьяне теперь сами делают сыр, но получается он невкусный, потому что у них нет нужного оборудования.
