— Лонго! — послышался знакомый голос, и генуэзец увидел бегущего Уильяма.
— Где София? — выдохнул генуэзец, морщась от боли.
— В городе! — ответил юноша, становясь на колени подле командира. — Вы ранены, вас нужно увести отсюда. Сможете идти?
— Не надо было оставлять ее! — прошипел тот сквозь зубы, схватывая меч и поднимаясь на ноги, поддерживаемый Уильямом. — Может быть опасно…
Лонго выпрямился, шатаясь и зажимая рану в груди левой рукой.
— Она сама настояла, чтобы я мчался сюда, — и не зря. Вы бы тут долго не протянули. Давайте же, вернемся к строю.
Поддерживаемый Уильямом, Лонго сумел добрести до императора и Далмата, снова собравших воинов, которые выстроились и слаженно теснили янычар к пролому. Строй расступился, пропуская подошедших, и Константин, оставив бой, приблизился к ним.
— Лонго, ты жив! — воскликнул он радостно, но затем нахмурился, заметив кровь. — Тяжело ранен?
— Жить буду, — прохрипел генуэзец, оттолкнул Уильяма. — Пока могу стоять, я буду сражаться.
Константин был полон сомнений.
— Это не пустяковая царапина. Больше ты здесь ничем не поможешь.
— Мой долг сражаться за вас, и я не подведу, — настаивал Лонго.
— Лонго, ты не подвел меня и сделал все, что мог. Теперь я прошу лишь об одном: спеши к Софии, защити ее.
Лонго хотел возразить, но император жестом приказал ему молчать.
— Я не глупец и понимаю, что вижу. Я еще способен распознать влюбленных. Иди же к ней. А я удержу стену.
— Спасибо, ваше величество, — выдохнул Лонго.
Они пожали друг другу руки, и Константин вернулся к сражению в первых рядах. Генуэзец обратился к Уильяму:
— Я пойду к Софии, а ты можешь драться, если хочешь.
— И оставить вас? Даже не мечтайте.
— Спасибо. Но тогда поторопимся, мы нужны царевне.
ГЛАВА 24
Четверг, 29 мая 1453 г.
Константинополь
Последний день осады
София сидела на корточках в узком проеме между сундуком и стеной, под прикрытием широкого низкого подоконника. Она старалась дышать ровно, спокойно, хотя сердце бешено колотилось. Двое турок в доспехах только что ворвались в дом, где пряталась царевна, и спешно его обыскивали. Один подошел к сундуку, откинул крышку.
— Ничего, — констатировал он разочарованно, захлопнул сундук и пошел прочь. — Пойдем дальше.
София выглянула — турок направлялся к двери. Второй, поменьше ростом, тощий, с бородавкой на щеке, ковырял ножом подсвечник, стараясь определить, золотой он или просто позолоченный. Турок окинул комнату взглядом — и посмотрел прямо в глаза обмершей от ужаса царевне.
— И что у нас тут такое, а? — выговорил он довольно. — Наконец-то настоящее сокровище.
София выскользнула из-за сундука, обнажила меч.
— Отойди, хуже будет, — пригрозила она на ломаном турецком.
— На нее нет времени, — рассудительно заметил от двери высокорослый турок. — Лучше пойдем соберем побольше добра, пока остальные не набежали и не вымели все дочиста.
— Глупость какая, — огрызнулся тощий. — За нее мы немало выручим на рынке, когда вдоволь натешимся. К тому же наши еще когда набегут — успеем нагуляться вволю.
Он распустил пояс и шагнул к Софии.
— Я царевна, — объявила та, поднимая меч. — Не смей ко мне прикасаться!
— Царевна? — удивленно переспросил больший турок, вынимая меч. — В самом деле, мы немало за тебя получим.
* * *
Геннадий стоял на коленях перед алтарем церкви Спасителя в Хоре, склонив голову как бы в молитве. Церковь находилась всего в пятидесяти ярдах от внутренней стены Месотейхона, и в ней отчетливо слышался лязг оружия, крики раненых и турецкий клич: «Аллах! Аллах!» За спиной патриарха женщины, дети и старцы, не способные держать оружие, сбились в кучу, дрожа от страха, и молились о спасении. Но занимала Геннадия вовсе не молитва — он в нетерпении ждал, когда вернется Евгений. Если все прошло по плану, молитвы здешнего люда едва ли помогут городу. Константинополь падет, и Геннадий станет православным патриархом. Ненавистная уния будет искоренена, и латиняне уберутся раз и навсегда.
Он услышал, как растворились двери церкви. Вскоре Евгений опустился на колени рядом с хозяином.
— Все сделано, — прошептал он на ухо. — Турки в городе.
— А нанятые воры? Нельзя оставлять свидетелей.
— Я запер их в порожней цистерне и пустил воду. Они утонули.
— Отличная работа! Дела твои воистину угодны Богу. Теперь осталось последнее. Иди за мной.
Геннадий поднялся с колен и пошел за алтарь, в дальний угол, где находилась винтовая лестница, ведшая на колокольню. Он пропустил Евгения вперед. Поднимаясь следом, изрек:
— Хочу отблагодарить тебя за все, сделанное ради меня и церкви за много лет. Ты был верным слугой и преданным другом.
— Я лишь желал совершать угодное Господу нашему.
— И будешь впредь. Отец наш Небесный с радостью примет тебя.
Геннадий ухватил прислужника сзади, одной рукой зажал рот, другой полоснул ножом по горлу. Затем отпустил, и Евгений сполз на ступеньки — с выпученными глазами; его рот судорожно дергался, пытаясь вымолвить хоть слово, а кровь так и хлестала из раны. Геннадий перекрестил его.
— Прости, старый товарищ, но никто не должен ведать сотворенное мной. Да смилуется Господь над твоею душой.
Геннадий вытер кинжал о рясу умирающего и побрел наверх. Лестница вывела в небольшую темную комнатку. Оттуда ступени вели к люку в потолке. Геннадий выбрался под яркое утреннее солнце, в колокольню, открытую всем ветрам. Высоко над головой висел тяжелый бронзовый колокол. Геннадий подошел к ограждению, чтобы взглянуть на Месотейхон — вид сверху открывался хороший. Битва между стенами шла вовсю, но, вопреки ожиданиям монаха, христиане не поддавались и даже как будто теснили турок назад, к пролому. Вопреки всему, сделанному ради падения Константинополя и ненавистной унии, император держал стены.
Тогда Геннадий вытянул из-за пазухи широкое белое полотнище и привязал к ограждению башни. Ветер развернул ткань — то был турецкий флаг, с золотой арабской вязью на белом поле. Затем монах взялся за веревку колокола.
— О Господи, — произнес он. — Все, свершаемое мною, я делаю во имя Твое! Смилуйся же надо мной!
* * *
— Мы побеждаем! Господь с нами! За Константинополь! — вскричал император, направляя воинов в атаку.
Далмат бежал рядом с ним, рубя налево и направо, и оба сражались как одержимые, выкашивая врагов одного за другим.
Воодушевленные примером, остальные воины рубились столь же яростно, и янычары отступали, обескураженные, потерявшие волю к битве. Вскоре христиане достигли пролома, вытеснив последних турок за стену.
— Стоять! Держать строй! — закричал Константин, и воины остановились, выстроились.
В начале боя они стояли в десять рядов, закрывая пролом. Теперь их едва хватало на пару. Но если они продержатся еще немного, битва будет выиграна.
— Держитесь! — призывал император. — Не пропускайте турок!
Но густой колокольный звон заглушил его слова.
— Господи! — выдохнул Далмат. — Колокола!
— Но ведь стена держится, — изумился император. — Что это значит?
— Смотрите! — Далмат указал рукой. — Турецкий штандарт на колокольне!
Христианских воинов охватила паника.
— Турки ворвались в город! — закричал кто-то. — Нужно отступать за внутреннюю стену!
Один за другим воины бросились к воротам, покидая строй.
— Стойте и сражайтесь! — закричал Константин. — Мы должны держать стену!
Но его уже никто не слушал. Строй рассыпался, ободрившиеся турки снова бросились в атаку. Константина увлекла масса бегущих, но у ворот император остановился и попытался в последний раз собрать людей.
— Ко мне, воины, ко мне! — закричал отчаянно. — Мы должны удержать ворота. Ради Господа нашего, остановитесь и сражайтесь!
Но воины не остановились, устремившись к гавани, к спасению на кораблях. Теперь христиане отступали на всех направлениях, покидая стены, и колокола звонили по всему городу.
Лишь дюжина воинов да верный Далмат остались с императором. Они встали в воротах, куда устремились сотни янычар.
— Битва проиграна, — сказал император. — Нет нужды умирать за меня.
— Мы останемся с вами до конца, — угрюмо возразил Далмат, и остальные согласно кивнули.
— Если нам суждено умереть, так умрем же в бою. За Константинополь! — вскричал император и бросился на подступавших турок.
— За Константинополь! — подхватил Далмат.
Горстка христиан врубилась в ряды турок. На минуту почудилось, что они сдержат безумную орду, но отхлынувшие было турки подступили снова, и неистовствующая толпа захлестнула храбрецов.
