— Где Джустиниани, защитник Константинополя?
Сухощавый и невысокий молодой моряк выступил из толпы.
— Чего вы хотите? Убить его, обездвиженного и бессильного?
— Если бы я хотел его убить, он был бы уже мертв, — ответил Мехмед. — Я хочу говорить с ним.
— Хорошо. Я отведу вас, — ответил юноша. — Следуйте за мной.
Уильям шагнул на трап, ведший на нижнюю палубу. Мехмед подошел к трапу, охрана поспешила следом.
— Оставайтесь, где стоите, — распорядился султан. — Я в безопасности.
Мехмед пошел вслед за юношей по тусклому коридору нижней палубы. Вокруг поскрипывали, качаясь вместе с кораблем, матросские двухъярусные койки, зиял открытый люк, который, должно быть, уводил в трюмы; за ним в дальнем конце коридора виднелась дверь.
Проводник отворил ее и объявил с порога: «Прибыл султан». Затем отошел, жестом приглашая Мехмеда войти. Тот проследовал в небольшую, скудно убранную каюту, освещенную висевшей под потолком масляной лампой. У дальней стены стоял заваленный картами стол с кувшином воды на нем. Слева у стены — сундук. Справа лежал на койке синьор Джустиниани, бледный, с перебинтованной грудью, дышавший хрипло и тяжело. Он вовсе не походил на человека, встреченного под стенами Константинополя всего несколько дней назад. Возле койки стоял табурет, и Мехмед присел.
— Приветствую великого султана, — прохрипел Лонго. — Для меня большая честь видеть вас. Что привело ваше величество на корабль?
— Мне хотелось повидаться с вами. Вы доблестно и достойно защищали город. Синьор Джустиниани, вы великий полководец и достойнейший противник.
— Если город пал, не слишком-то и великий. Величайший полководец — вы.
— Возможно, вы и правы, но сражались вы отважно и умело, хотя и с малым числом бойцов. Ваши деяния надолго запомнят и соратники, и противники. И я с радостью приму вашу службу и ваш меч, если вы того пожелаете.
Лонго покачал головой.
— Боюсь, мне уже не обнажать меч и не становиться ни под чьи знамена.
— Понимаю, — серьезно сказал Мехмед.
Оба замолчали.
— Возможно, вам крупно повезло, — сказал наконец султан. — Так странно и удивительно: много лет добиваться чего-то и вдруг достигнуть. Константинополь завоеван — и к чему мне стремиться теперь? Я не знаю…
Мехмед покачал головой, и лицо его с глубокими морщинами, избороздившими лоб, показалось лицом усталого зрелого мужчины, а не двадцатилетнего юноши.
— Вы еще молоды, — ответил Лонго. — В мире есть многое помимо городов и славы, за что стоит воевать. Со временем вы узнаете это сами.
— Надеюсь, вы правы. — Мехмед улыбнулся. — Вы столь же мудры, сколь и храбры, — редкое сочетание. Я желаю воздать вам почести как истинному защитнику Константинополя. Я хотел предложить вам место в войске, но, коль скоро вы не способны более служить с мечом в руках, быть может, вы хотите владения, титулы? Я могу дать вам все, что в моей власти.
— Оставьте мне мою команду. Она хорошо служила мне. Я прошу вас пощадить всех на этом корабле и разрешить им отплыть на Хиос.
— Да будет так, — изрек султан, вставая. — Я прикажу моим слугам принести на корабль припасы, необходимые для плавания.
— Благодарю вас, ваше величество.
— Это самое малое из того, что я мог бы сделать для вас. Прощайте, синьор.
Султан покинул каюту, и карауливший у двери юноша проводил его на верхнюю палубу. Там Мехмед подозвал командира стражи.
— Распорядись, чтобы этот корабль смог уплыть без помех, и снабди его необходимым провиантом.
— Будет исполнено, ваше величество.
— И пусть меня соберут в дорогу, седлают коней. Вечером я покину этот город.
— И куда вы направитесь?
— В Эдирне.
* * *
Лунный свет заливал комнату сквозь открытое окно. Ситт-хатун лежала в постели, не в силах заснуть. Мехмед должен был приехать назавтра, и султанша боялась его прибытия. Она уже знала о казни Халиля. Неужели Иса изменил? Может быть, он предал и ее? Она содрогнулась от этой мысли.
Из глубины покоев раздался пронзительный вопль. Она вздрогнула и поднялась, озираясь. В спальню вбежала Анна с мечом в руке.
— Что стряслось?
Анна попыталась ответить, но не смогла. На губах ее пузырилась кровь. Служанка осела на пол — в спине ее зияла глубокая рана. Ситт-хатун опустилась на колени рядом с ней.
— Кто это сделал? Что случилось?
Анна сумела выговорить лишь одно слово — «Селим». Затем поперхнулась кровью, задрожала и застыла, мертвая. Ситт-хатун подхватила меч и бросилась в детскую. Двое султанских стражников стояли над телом третьего, неподвижно лежавшего на полу. Но султанша смотрела не на них, а на Селима, плававшего ничком в бассейне. Она выронила меч, подхватила сына, подняла, прижала к груди, качая нежно. Зашептала:
— Селим, ангел мой, очнись, сыночек мой, проснись. Твоя мама здесь, проснись!
Но Селим был мертв.
— Иди с нами, — приказал один из стражников. — Султан ждет тебя.
Султан — вот кто это сделал. Мехмед убил ее дитя! Горе Ситт-хатун преобразилось в ярость, и она поднялась с пола, прижимая к себе тело сына.
— Ну так ведите же, — сказала она стражникам.
* * *
Мехмед ждал в зале у покоев жены. Рядом стояли телохранители, поодаль — Гульбехар с Баязидом. Они пришли незваными. Мехмед подумал, что Гульбехар явилась с намерением убедиться в судьбе соперницы.
Двери в покои распахнулись, и та выбежала с мертвым ребенком на руках. Возопила:
— Как ты мог!
Замахнулась, но султан перехватил ее руку.
— Он всего лишь дитя!
— Он ублюдок и сын предателя.
— Да посмотри же на него! Посмотри! — Она протянула бездыханное тело. — Это же твой сын!
Мехмед посмотрел на мертвого. Большие карие глаза Селима были широко раскрыты и, казалось, смотрели укоризненно и скорбно. Сходство было разительным.
Мехмед ощутил, как подступает к горлу тошнота, и отвернулся. Внезапно ему захотелось скорее избавиться от тела, лишь бы эти глаза не взирали с такой печалью, не обвиняли.
— Избавьтесь от тела. Бросьте его в реку.
Стражи принялись отбирать труп ребенка у матери. Ситт-хатун отбивалась, кричала:
— Нет, нет! Селим, дитя мое, отдайте мне его, верните!
Когда тело вырвали и унесли, Ситт-хатун осела на пол, беспомощная и обессилевшая.
— Убей меня, — попросила она тихо. — Убей, и покончим с этим.
— Ты не умрешь. Ты спасла моего единственного сына, Баязида, и потому я пощажу тебя. Но для меня ты умерла. Остаток жизни ты проведешь в изгнании и никогда не увидишь моего лица.
Стражи схватили ее за руки, подняли и потащили прочь. Когда Ситт-хатун волокли мимо Гульбехар, та ухмыльнулась.
Едва султанша скрылась из виду, Гульбехар подошла к Мехмеду, обняла сзади и прошептала:
— Поделом ей и ублюдку!
Мехмед, обернувшись, ударил ее по лицу.
— Шлюха, не думай, что я забыл твое предательство, — молвил он холодно.
Султан взял Баязида за руку и повел, приказав бывшей кадин возвращаться в ее покои.
— Но мой сын! — вскричала Гульбехар.
— Он мой, и только мой, — ответил султан. — Я не позволю настроить его против меня. Уведите ее.
Оставшиеся стражи схватили женщину и потащили прочь.
— Баязид! Сын мой! — рыдала Гульбехар, пока ее волокли.
Баязид заплакал. Выговорил, всхлипывая:
— Селим… Ситт-хатун…
Мехмед поднял сына на руки:
— Успокойся, дитя. Запомни навсегда: у султана нет семьи, нет друзей, нет любимых. Он женат на целой державе, и каждый мечтает завладеть его женой.
* * *
После разговора с Мехмедом Лонго быстро терял силы. Он постоянно проваливался в сон и даже, когда просыпался, часто терял сознание. Он бредил, громко кричал, звал на помощь — отбивать турок. Но чаще призывал Софию, и та всегда оказывалась рядом, брала за руку, успокаивала.
Вечером двенадцатого июня, через две недели после падения Константинополя, лихорадка ушла, и Лонго пробудился от полного кошмарами сна с головою свежей и ясной. Он чувствовал себя усталым и разбитым, но на удивление умиротворенным, несмотря на пылавшую в груди боль. Лонго знал: время пришло. София прикорнула рядом, сидя в кресле. Она забылась сном, утомленная. Глаза ее потемнели от слез и бессонных ночей.
— София, — хрипло, чуть слышно прошептал Лонго. — София…
Та вздрогнула и пробудилась, взяла его за руку.
— Ты не спишь… хочешь пить? Я принесу воды.
— Не нужно. Позови Никколо. Пусть принесет перо и бумагу.
София кивнула и вышла. Через пару минут явился управляющий.
— Как вы себя чувствуете, синьор?
— Намного лучше, спасибо. — Лонго вяло улыбнулся, и Никколо хохотнул, но в глазах его стояли слезы. — Садись и пиши.
