Чужой голос. В ее жизни поселилось теперь раздражение – мелкое и неудобное, как камушек в ботинке. Но нет сил вытряхнуть острый осколок; выйти из комнаты значит окончательно разорвать пленку забытья, нарушить с трудом обретенное равновесие.
Тория страшилась новой боли. Ее обманчивый покой походил скорее на смерть, на забальзамированный труп – только теперь действие бальзама закончилось, и ее мертвое спокойствие разлагалось само собой, как то и положено всякой мертвечине…
А спустя дней она услыхала давно забытый и потому особенно пугающий звук.
Смех. Смеялся ребенок.
* * *
Никто не остановил Луара, когда поздним вечером он явился в Университет. Чей-то взгляд неотрывно следовал за ним во время всего пути по темным коридорам – однако на этот раз никто не отважился встать между внуком декана Луаяна и запретным кабинетом.
Он закрыл за собой дверь и долго сидел в темноте, уронив голову на руки. Он умел запретить себе думать о человеке, которого много лет считал отцом; он научился убивать в себе запретные мысли – но не умел оборвать несвязной вереницы образов-запахов-воспоминаний-прикосновений…
Недостойно мужчины – жалеть себя. Недостойно воина… и мага, потому что он, кажется, маг…
Дощатый пол, вымытый до свежего запаха древесины; расплываются белые капли молока. Вечер и соломенная шляпа, и в шляпе – круглый свернувшийся еж, иголки – будто семечки… Да не будет он пить твоего молока. Отпусти его, вот если бы тебя поймали…
…Слишком широкий выпад, слишком размазанный, бездарный выпад… В обеденном зале, где сдвинутые в угол стулья жались вокруг широкого стола, даже там, в этом тренировочном зале, такие выпады не прощались…
Почему он… тот… никогда не фехтовал в присутствии матери?! Мужчины обычно гордятся… Таким красивым обращением с оружием…
…Фагирра не хотел, чтобы сестра порола ребенка.
Луар поднял голову. В окно смотрела все та же переполовиненная луна – теперь она сделалась чуть толще. Двигаясь через силу, он встал, оставив сверток на кресле; постоял у окна, касаясь щекой теплой портьеры. Потом зажег три свечи.
Страшно. Наверно, он все-таки неполноценный колдун – иначе почему так страшно? Те маги, про которых он читал, испытывали упоение от всякой магической процедуры – а у него, Луара, подступает к горлу плотный тяжелый ком. И все же он делает, потому что иначе не может, иначе задохнется…
А что чувствовал Фагирра, погребая в одной могиле обеих сестер, брата, мать и племянников?..
…пытать своей рукой?
Свечи чуть изогнулись – три желтых огненных клыка. Луар длинно, со всхлипом вздохнул – и вытащил из-за пазухи медальон.
Снова – это. Светлое небо, помоги мне…
В глаза ему ударило солнце. Раскаленное солнце, раскаленные камни, место, где он никогда не бывал – горы, рыжие с белым, полдень, тени короткие и будто бархатные – лоскутки черной ткани…
Жарко. Такая жара… Солнце в зените, выпученный глаз посреди синего неба, а колодец далеко, внизу…
На каменной площадке под боком у скалы стоял человек. За его спиной Луар разглядел пустой горячий дворик и в глубине – дом. И странно знакомое очертание над входной дверью…
Человек был мальчиком. Лет четырнадцати. И у ног – полное ледяной воды ведро, поверхность воды колышется, едва не перехлестываясь через край…
– Помоги мне, – попросил Луар шепотом. Губы его сводило от напряжения.
Мальчик медленно покачал головой: «Не могу»…
– Помоги мне, – попросил Луар снова. – Ты… Луаян…
Имя помогло ему, и он повторил еще раз, ощущая вкус каждого звука:
– Луаян…
Мальчик опустил глаза. В ведре у его ног дробилось солнце: «Не могу»…
– Но почему?! – воскликнул Луар в отчаянии. – Разве я тебе не внук? Разве я и перед тобой провинился – сын Фагирры?!
Небо над мальчиком вдруг лопнуло, как истлевшая ткань, и свернулось трубочками по краям. «Не могу»…
– Почему?!
«Потому что я страж»…
Солнце погасло, исчезли скалы и разогретый солнцем двор, Луар услышал запах земли и ощутил на лице влажные комья: «Я страж… Навеки»…
Луар зашатался. Ему показалось, что он стоит на прозрачной, как хрусталь, земле, и видит глубоко в недрах чудовищное существо, многосуставчатую смерть, воплощение Черного Мора – и стража у входа в темницу, седого старика, закрывающего ладонью лицо: «Не надо, малыш… Не смотри»…
Луар с криком отпрянул – и земля потеряла прозрачность, сделавшись чернее обычного, навалившись сверху, как крышка сундука.
Медальон вывалился и повис на цепочке, Луар увидел высоко над собой сводчатый потолок и в изнеможении закрыл глаза – обморок…
К сожалению, сознание не покинуло его.
По потолку все смелее полз рассвет; простучали по коридору чьи-то шаги, и на площади тонко завел детский голос: «Молоко-о»…
Зачем все это, подумал лежащий Луар.
Будто идешь по углям – и каждый новый шаг приносит новую боль.
* * *
…Мальчик, гнавший через ручей крутобокую рыжую корову, удивленно покосился на высокого седого старика, идущего вброд в то время, как рядом имелись мостки.
Старик приблизился, и мальчик струхнул: круглые глаза незнакомца истово смотрели в далекую даль, а губы двигались, будто старик разговаривал сам с собой.
Пожилые люди часто так делают. А этот был еще и сумасшедший мальчик отступал, прячась за своей коровой, и напрасно, потому что незнакомец не обратил на него никакого внимания.
Он просто не увидел пастушка. Как не увидел мостков, как не видел дороги. Ноги его сами по себе мерили бесконечный путь – а мысли занимало другое, и мальчик, по счастью, никогда не узнает, что именно…
Старик шел, глядя прямо перед собой напряженными остановившимися глазами.
Он очень давно не испытывал страха. Сейчас, содрогаясь и все ускоряя торопливый шаг, он чувствовал себя более человеком, чем это было раньше. Он стар и ему нечего бояться – но он человек и он боится…
Ибо одно дело смотреть на ржавеющий медальон и отстраненно думать о судьбах мира… И совсем другое – ощущать чужой взгляд. Выжидающее присутствие. Этот знакомый язвительный смешок, раздирающий голову изнутри…
(Ты удачлив, Марран)
Да, это одно из моих имен, подумал он яростно. Да, я удачлив… Но счастливым я не был никогда. И вообще я скоро умру. Старый дурень, болтающий сам с собой…
(Не обманывай себя, ты рехнулся значительно раньше, когда отказал мне и отказался от миссии)
Снова смешок. Ему показалось, что, перейдя почти на бег, он все равно не трогается с места, висит над землей, как медуза в толще вод, и тень его, маленькая и черная, приклеилась к дороге…
Он заставил себя замедлить шаг. Он стиснул зубы и остановился вовсе – и увидел ручей в отдалении, гречневое поле с тучей пчел и мальчика с рыжей коровой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});