Теперь ухмыльнулся Луар. Сова мельком глянул на него – и побледнел под своей бородой:
– Ты… Это…
Луар смотрел уже без улыбки. Сова подался назад, завозился, будто устраиваясь поудобнее – на самом деле борясь с желанием подняться перед лицом господина. Луар вздохнул и уставился в огонь.
Сова ничего не расскажет о Фагирре. Фагирра – «господин». О господах такого ранга молчат, и сыновьям их оказывают почести, и боятся переселения душ…
Он обратил внимание, что рука его сжимает за пазухой теплый Амулет. Вздохнул, чуть расслабился, вытащил руку; разгладил лежащий на коленях сверток.
Это плащ его отца. Это все, что от него осталось…
Просмоленный мешочек он обещал себе вскрыть только в городе. Читать то, что вполне может считаться завещанием, на глазах Совы и выводка разбойников представлялось ему глупым и неестественным; теперь, однако, ему казалось, что неестественным будет медлить и не вскрыть мешок сейчас, немедленно…
Ветхие нитки решили его сомнения, разойдясь под пальцами и обнажив край плотной бумажной подшивки. Корочки из плотной ткани – нечто вроде амбарной книги с выдранными кое-где страницами, с пятнами плесени, с желтыми, плотно исписанными листами.
Забыв о Сове и о разбойниках, Луар подался ближе к огню; Фагирра писал убористо, чтобы больше поместилось, и небрежно – для себя. Не для чужих глаз. Не для сына, который спустя двадцать лет будет мучиться, разбирая строки: «И расхода тоже двадцать… Всего за весну тридцать пять, четырнадцать, девять… Вторую корову обязательно. Малышке приданое – пять впрок… Починить… Мяснику… Итого в остатке шесть… И детям башмаки – два…» Нервно водя ладонью по ветхим листам, Луар будто пытался стереть марево, дымку, отделяющую его от тогдашних забот Фагирры; поначалу он решил, что речь идет о каких-то расчетах Ордена – но скоро понял, что это всего лишь записи рачительного хозяина, главы семейства, ведущего приходо-расходную книгу. Кто там у него жил в предместье? Мать, сестра с детьми и еще одна – незамужняя… И брат, молодой парень. И вот кто, оказывается, ведал их хозяйством, и подсчитывал все в точности, чтобы всех прокормить; и вот кто потом пришел и в один день похоронил их всех…
Рядом горел огонь – но Луар поежился, как от холода. Зачем – Мор? Он впустил его своими руками, отдал приказ – чего ради? Ради одной большой могилы?!
Щурясь, кусая губы, он пролистывал страницу за страницей; скупые хозяйственные записи перемежались другими, и это, как понял Луар, было нечто вроде дневника – случайного, под настроение, записки на полях сухого документа: «Фания вчера выпорола мальчишку… за упрямство и за грубость, как говорит… На малыша жалко смотреть… Если еще раз… так ей и сказал. Поднимать розгу на ребенка… Вряд ли она поняла. Но больше она так не сделает…» И снова цифры и даты; Луар перевернул несколько страниц: «…пристойное оружие, но куда ему до той шпаги… Там не баланс, там не заточка – там жизнь, это живая штука, пропорциональная, как зверек… Шпага, похожая на кошку… Я хотел бы с ней работать, но, видит Лаш…» Строка оборвалась, ушла за пределы листа; сразу под ней начиналась другая: «Впечатляет новичков… Вот самоуверенность тут неуместна, наш белый цветочек умен и хитер… Ни к чему мне быть самоуверенным, победит, кто умеет ждать… Я ведь выгляжу не столь внушительно. И я не умею так громко вопить…» Луар сидел, нахохлившись, собравшись в комок, пытаясь пока не пропускать через себя – просто читать: «…И, наверное, хороший парень. Я заполучу его через встречу-другую… Не хотелось бы применять силу. Да, видит Лаш, и не придется…» Где-то в отдалении закричала ночная птица – Луар почувствовал, как встрепенулся, напрягся Сова. Некоторое время было тихо – потом по ушам резанул мощный, откровенный разбойничий посвист.
Лагерь пришел в движение; Сова широко и плотоядно усмехался, бормоча под нос грязные ругательства в адрес колченогих бельмастых псов, которые наконец-то набрели куда следует, тут-то им загривки подравняют, тут-то им факел встромят… Луар нахмурился, недовольный, что ему помешали.
В отдалении хлопнул заряд пороха. Между стволами заметались огни, кто-то дико закричал, должно быть угодив под лошадь; Луар неторопливо и аккуратно упрятал свое наследство в седельную сумку.
Прежде чем затоптали костер, он успел увидеть Сову, довольного, как сытый кот, сжимающего в одной руке широкий тесак, а в другой тройной крюк на веревке; затем случилась звенящая железом каша, и Луар, наблюдатель, увидел при свете переполовиненной луны первый в своей жизни настоящий бой…
Если не считать Осады. А ее вполне можно не считать – что значат суетящиеся люди-муравьи, видимые со стены глазами маленького мальчишки?
…Тогда он не боялся за отца. Он знал, что отец его победит…
…А отец его был уже несколько лет как мертв. И камень с его могилы пригодился в катапульту…
А крюк, оказывается, нужен Сове, чтобы сдергивать всадников с седла.
* * *
Еще до начала боя стало ясно, что полковник Солль ищет смерти.
Он не отдавал себе в этом отчета – однако только сумасшедший мог броситься вперед, не дожидаясь основного отряда, нахально, по-мальчишески, по-зверски, круша направо и налево, не соотнося своих сил и сил противника; и счастье полковника, что безумные его действия смешали планы обеих сторон – стражники, заранее решившие не проявлять особого рвения, теперь вынуждены были ломиться вслед за ним, а разбойники, в свою очередь смущенные небывалым напором, слегка подрастеряли спесь.
Эгерт очень удивился бы, если б в тот момент ему сказали, что он занимается растянутым во времени самоубийством; он, со своей стороны, убежден был, что выполняет долг. Из-под копыт его лошади взметнулись искры затоптанного костра; обрушив сталь в своей руке на чью-то голову, Солль в ту же секунду ощутил, как в плечо ему впивается железная лапа.
Тело его действовало, по своему обыкновению, отдельно от разума разум еще не успел задаться вопросом, а что это такое, когда руки ухватили напряженную как струна веревку; извернувшись, как змея, Солль соскользнул с седла, перекатился в темноте под копытами и сдернул с плеча тройной крюк, который тут же и ушелестел прочь по траве; на смену ему явилась рука с занесенным тесаком – нога Эгерта в тяжелом ботфорте ударила вооруженную руку в запястье. С неба смотрела неподвижная луна; Эгерт снова перекатился, давая возможность чьему-то короткому мечу воткнуться в место, где он только что лежал, вскочил на четвереньки и ударил головой в чье-то круглое брюхо; толстый разбойник оказался несдержан и закричал, Эгерт мельком обернулся на оставшийся за спиною бой и снова отпрыгнул – не глядя. Прямо перед ним оказалась огромная, широкая, как двери, хищно сгруппировавшаяся фигура; выбросив руку со шпагой, Эгерт поймал удар все того же тесака, отвел его в сторону и, используя преимущество в длине своего оружия, атаковал сам. Громила отступил с неожиданной легкостью – и на смену ему из темноты вдруг явился некто, чье оружие было подобно Эгертовой шпаге.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
