Глава 40
Въехав на нашу улицу, я сразу выключаю фары, но быстро понимаю, что смысла в этом нет. Патрик не увидит, как я подъезжаю, поскольку сам уже уехал. Это делается очевидным, когда я медленно въезжаю на пустую подъездную дорожку. Свет не горит ни внутри, ни снаружи. Мой дом снова кажется мертвым.
Я опускаю голову на руль. Опоздала. Он может быть сейчас где угодно — и с ним Райли. Я копаюсь в собственном мозгу, пытаясь вообразить себе, как он покидает дом. И представить, куда он мог направиться.
Потом снова поднимаю голову. Есть идея.
Я вспомнила про камеру, про крошечную точку в углу гостиной, которую установил там Берт Родс. Достав телефон, вызываю охранное приложение, затаив дыхание. Изображение начинает загружаться. На экране моя гостиная — темная, пустая. Я чуть ли не ожидала увидеть, как среди теней прячется Патрик, ожидая, когда я войду. Потянув за ползунок внизу экрана, я перемещаюсь назад во времени. Вижу, как дом освещается, как наконец появляется Патрик.
Он был здесь полчаса назад. Расхаживал по дому, занятый до отвращения нормальными делами: протер кухонную стойку, подровнял стопку почты — раз, другой, третий, наконец, переместил ее чуть в сторонку. Я гляжу на него, и мне снова вспоминаются слова: серийный убийца. Они оставляют на языке странный привкус, такой же, как и двадцать лет назад, когда я смотрела, как отец моет посуду, тщательно протирает каждую тарелку, стараясь ни за что не задеть ее краешком. Серийный убийца. Откуда такая забота? С чего серийный убийца так старается сберечь бабушкин фарфор, если он и жизнь-то человеческую ни во что не ценит?
Патрик подходит к дивану, присаживается на краешек, задумчиво трет пальцами подбородок. Мне и раньше доводилось за ним наблюдать, подмечать мелкие поступки, которые он делает, когда думает, что никто их не видит. Я смотрела, как он, готовя на кухне ужин, выливает мне в бокал остатки вина из бутылки, а потом проводит пальцем по горлышку и облизывает его. Я смотрела, как он, выходя из душа, сперва ерошит спадающие на лоб мокрые волосы, а уже потом берет расческу и аккуратно зачесывает их набок. И каждый раз, когда я на него смотрела, когда видела все эти милые мелочи, меня охватывало восхищение — не может же все это быть на самом деле!
Теперь я понимаю почему.
На самом деле Патрика и не было. Он был ненастоящий. Патрик, которого я знала, Патрик, в которого я влюбилась, был лишь карикатурой на человека, маской, которую надевают, чтобы скрыть истинное лицо. Он заманивал меня — в том же смысле, что и тех девочек. Он показывал мне то, что я хотела видеть, говорил то, что я хотела слышать. Заставлял меня ощутить себя в безопасности, почувствовать любимой.
Но теперь я думаю и о других мелочах — когда он показывал мне частичку себя истинного. Когда его маска на мгновение соскальзывала. Как же я всего этого раньше не замечала?
В конечном итоге все сводится к описанию двух типов подражателей, данному Аароном: те, кто восхищается, и те, кто презирает. Патрик отцом явно восхищался. Двадцать лет он следил за его жизнью, и сам с семнадцатилетнего возраста повторял его преступления. Посещал его в тюрьме, но с какого-то момента этого стало недостаточно. Недостаточно просто убивать. Недостаточно взять чужую жизнь и выбросить за ненадобностью; понадобилось взять жизнь, чтобы оставить ее себе. Ему понадобилось взять мою жизнь, похитить ее у меня так же, как это сделал отец. Потребовалось день за днем обманывать меня, как это делал отец. Сейчас я смотрю, как те же самые руки, которые надели мне на палец сестрино кольцо, метят территорию. Те же самые руки, которые во время поцелуя брали меня за горло и чуть сдавливали. Поддразнивая меня, проверяя мою реакцию. Я ничем не отличалась от украшения, припрятанного в темном уголке шкафа, — я была его трофеем, живым напоминанием о его свершениях. А теперь я смотрю на него и чувствую, как в груди волной поднимается гнев, все выше и выше, грозя захлестнуть с головой и утопить заживо.
Патрик встает, сует руку в задний карман. Достает оттуда что-то и некоторое время разглядывает. Я щурюсь, пытаясь разглядеть, что это, но не выходит — слишком все мелко. Тыкаю в экран телефона двумя пальцами, растягиваю изображение и наконец узнаю: в ладони у него лужицей улеглась тонкая серебряная цепочка. На свету посверкивают крошечные бриллианты.
Я опять вспоминаю, как он выбрался из постели, на цыпочках подкрался к шкафу и закрыл его. Жар в груди поднимается к горлу, заливает щеки, пышет из глаз.
Я была права. Это он ее забрал.
Я думаю обо всех тех случаях, когда Патрик заставлял меня сомневаться в самой себе, в собственном рассудке, пусть всего на мгновение. Я еду в Новый Орлеан, ты не забыла? Подвергал сомнению то, что я видела своими глазами, то, в чем в глубине души была уверена.
Он все еще смотрит на ладонь, потом наконец вздыхает и снова прячет цепочку в карман. Идет к входной двери — в этот миг я замечаю стоящий в коридоре чемодан, прислоненную к стене сумку с ноутбуком. Он берет их, оборачивается. Обводит напоследок взглядом комнату. Поднимает палец к выключателю, и все делается черным, словно чьи-то губы задули свечу.
Я кладу телефон в подставку для стакана и пытаюсь дешифровать смысл увиденного. Не то чтобы его было много, но хоть кое-что. Полчаса назад Патрик был здесь — и далеко уехать за это время не мог. Нужно лишь догадаться, в какую именно сторону он направился. Возможностей тут, сказать по правде, бесчисленное множество. Патрик мог двинуться куда угодно. При нем чемодан. Мог поехать на другой конец страны, чтобы отсидеться где-нибудь в отеле. Или даже на юг, в Мексику — до границы каких-нибудь десять часов езды, к утру как раз доберется.
Потом я вспоминаю про ожерелье, как он гладил пальцами серебро у себя на ладони. Вспоминаю про Райли, которую продолжают искать. Чье тело пока что не обнаружено. И я понимаю: он еще не убежал, потому что не успел здесь закончить. Кое-что осталось.
Дознаватель утверждает, что тела жертв после смерти перемещали. Что они умерли где-то еще, а потом тела подбросили туда, откуда похитили. В таком случае, где сейчас Райли? Где он может ее прятать? Где он их всех прятал?
И тут меня осеняет. Я знаю где. Знаю глубоко внутри, клеточной памятью. Знаю.
Не давая
