– Иначе! – говорил он. – Грюнинген – здесь. Мальберг – здесь. А ты с низовскими – тут вот. Понял? – И Александр стучал пальцем о то место, где, по его мнению, стоял на льду Чудского озера Андрей Ярославич в столь памятный и обоим братьям и магистру с прецептором день пятого апреля 1242 года.
Рассказывая, Александр вдруг расхохотался. Дубравка с любопытством посмотрела на него.
– О чем вспомнил? – спрашивает Андрей.
– Да помнишь, как фон Грюнингена волокли ребята по льду ремнями за ноги?
Хохочет и Андрей. И это не скатерть уже, а чуть припорошенный снежком лед Чудского озера в тот достопамятный день. А вспомнилось братьям, как ватага неистовых новгородцев во главе с Мишей, пробившись до самого прецептора, свалили фон Грюнингена с коня, и так как закованного в панцирь гиганта трудно было унести на руках, то кто-то догадался захлестнуть за обе панцирные ноги прецептора два длинных ремня, и, ухватясь за них, ребята дружно помчали рыцаря плашмя по льду, в сторону своих: панцирь по льду скользил, как добрые санки с подрезами. И когда уже близ своих были, то кто-то вскочил на стальную грудь, как на дровни, и так проехался на фон Грюнингене, среди рева и хохота.
Узнав, о чем вспомнилось Александру, немало смеялась тогда и Дубравка.
Но много и страшного и безрадостного переслушано было Дубравкой из уст Андрея и Александра в эти незабвенные вечера.
Эти униженья в Орде, когда Александр принужден был всякий раз, входя в шатер хана, преклонять колено и ждать, когда гортанный голос, вроде вот того, что у Чагана, повелит ему встать…
И с глазами, полными слез, сидя на обширной тахте, прислоня голову к плечу Андрея, кутаясь в платок, княгиня неотступно глядела на Александра, который, рассказывая и живописуя их дорогу и пребыванье в Орде, то расхаживал по комнате, то вдруг останавливался перед ними.
Дубравка слушала его рассказ, вглядываясь в его прекрасное и грозное лицо, озаренное светом больших восковых свечей… «Нет, – думалось ей, – разве может хоть где– либо затаиться страх в этом сердце?»
И начинала прозревать, что многое испепелила в душе Александра сия неисповедимая и все подавляющая Азия.
Азия дохнула в эту гордую душу…
…И вставали перед княгиней снеговые хребты, сопредельные небу, и желтые песчаные пустыни на тысячи и тысячи верст – пустыни, на пылающей голизне которых сгорают целые караваны, словно горстка муравьев, брошенных на раскаленную сковороду…
Обезумевшие от безводья, люди распарывают кровеносные жилы у лошадей, чтобы напиться их кровью… Убивают слабых, чтобы не тратилась на них лишняя капля воды…
– Да разве, Дубравка, – говорил Александр, – поверишь во все это после, когда рядом течет Волхов, полный воды!.. Ведь едешь, едешь, неделю, другую – и все песок и песок… Или же валун, плитняк, галька, солончаки… Кочки на этих солончаках – в рост человеку. Ветер – до того свирепый, что валуны гонит, палатки с железных приколов сдирает!.. Верблюды и те задом поворачиваются. Человеку же одно только спасенье – ложись под бок к верблюду, ничком, и чем бы ни было укройся с головою, и не вставай, доколе не кончится ветер, и предай себя на волю Божью… Местами урочища целые костей валяются – белых, а и полуистлевших уже. Проезжали мы тем местом, где жаждою пристигло лютой в сорок пятом году караван родителя нашего многострадального… Видели кости людей его… О, люто в пустынях сих!..
Не по-доброму и начался последний их злополучный вечер втроем! Это было как раз в тот день, когда Дубравка столь напрасно и столь долго ожидала Александра у озера. С потемневшим лицом, враз похудевшая, она сидела, потупя взор, и словно бы руки у нее зябли, держала то одну, то другую обок горячего фарфорового чайника, из которого разливала чай.
Считалось, что Александр у нее и у Андрея в гостях, ибо он приходил к ним, на их половину. Этим и воспользовался Александр, чтобы, под видом шутки, и укорить слегка Дубравку за нелюбезный прием, и немного развеселить. Подражая монгольской выспренности, Невский, чуть улыбаясь, произнес:
– О! Со скрипом отворяются ныне врата приязни и гостеприимства!
Дубравка вспыхнула, хотела возразить что-то, но ограничилась лишь подобием жалостной улыбки. Еще немного, и она бы заплакала. Александр уже раскаялся, что затронул ее. Вступился Андрей.
– Нездоровится ей что-то! – сказал он. – А все озеро этому виною: ведь столько просидеть на ветру, да и у воды! Солнышко хотя и пригревает, а по овражкам, под листвою, еще и снег!.. Из лесу – как из погреба!..
Он встал и укутал ей плечи платком. Она поблагодарила его безмолвно.
– Выпей же чаю побольше горячего, – сказал Александр. – Врачи Менгу только и лечат его что чаем да кумысом.
Он подвинул ей хрустальное блюдо с инжиром. Упомянутый им кумыс послужил началом того разговора, который Невскому давно уже хотелось начать с братом, без чего он и не мог бы спокойно уехать в Орду, к Сартаку, ибо уже давно Александр догадывался, что Андрей что-то затевает против татар.
– Кстати, а что с кумысом? – спросил Невский как бы невзначай.
– С каким? – спросил Андрей.
– Ну, с тем, что Чаган присылает на леченье.
– Ничего. Спасибо ему: каждый день по бурдюку присылает, песики мои толстеют…
И Андрей Ярославич злобно рассмеялся.
Невский поморщился, словно бы от сильной зубной боли.
– Чего ты? – вопросил брат.
– Сам знаешь что, – отвечал Александр. – Боюсь, что тысячи бурдюков русской крови нацедят татары за эту княжескую шуточку!..
Андрей вскинул плечами:
– Бояться волков – быть без грибков!
– Не к месту, – отвечал Александр. – Дивлюсь.
Наступило молчанье.
– А тебе ведомо, – сказал Александр, – что дядюшка наш, Святослав Всеволодич, и с младшеньким своим, с Митрием, опять у Сартака сидит, на Дону?..
– Нет, не знал, – нахмурясь, отвечал Андрей. – Экий паполза! – выругал он дядю. – А ведь давно ли на свадьбе у меня верховодил? Как сейчас я его вижу: «И-их!» – и плечиком. – Андрей передразнил дядю. – Туп, туп, а в Орду дорожку знает и сыночку своему показывает!.. Жалко, что веревки на князей не свито!.. Я бы его вздернул!..
– Вешали и князей, – угрюмо ответил Невский. – Вот у них, в Галиче: Игоревичей. Да не в том же дело! А ты так поступай, чтобы и наветнику на тебя нечего было повезти в Орду!.. А то как раз не его на глаголь вздернут, а тебя в Орде тетивою удавят.
Прежде чем успел ответить Андрей, дрожь ужаса и отвращенья охватила плечи Дубравки. Она закрыла лицо руками и медленно стала покачивать головой.
– О господи, о господи, – вырвалось у нее, – ну за что так тяжко казнишь ты меня?
– Тебя ли только, княгиня? – сказал Александр, и неласковое прозвучало в его голосе.
Дубравка ему ничего не ответила. Ответил Андрей.
– Ничего, друг мой, потерпи еще немного – увидишь: не за раба татарского выдавал тебя Данило Романович! – сказал он и, с необычайной для него ласковостью, подошел к жене и бережно поднял ее лицо от ладоней.
Если бы мог видеть Андрей Ярославич в это время лицо своего старшего брата! Но в тот миг, когда Андрей вернулся на свое место, Александр Ярославич был по– прежнему спокоен.
Теперь для него было все ясно: Андрей затевает восстание против Орды! Донесенья верных людей были истинны. И, внутренне усмехнувшись, Невский подумал: «Нет, видно, не бывать мне и королю Гакону сватами: не оженить, видно, Василья моего на Кристине норвежской! Не к тому дело ведет этот добрый молодец!.. Погубит, все погубит!..»
Сватовство между королем Норвегии, Гаконом, и Александром Ярославичем уже подходило в то время к благополучному завершению, и если бы удалось, то Александр мог быть надолго спокоен за северо-восточные земли свои, за Неву, за остров Котлин, за Ладогу. Как раз здесь вот, в Переславле, принял он одного из своих бояр, прибывшего с достоверным известием, что дела в Трондхейме подвигаются хорошо и что глава посольства в Норвегию, бывший посадник князя на Ладоге, Михаил Федорович, договорился с норвежцами обо всем. Улажены пограничные споры между финнами-саамами и карелой; и конунг Гакон, и сама госпожа Кристин – ей же еще и двенадцати не было, собою же хороша, и здорова, и румяна, и волосы золотые – приемлют сватовство «конунга Александра из Хольмгарда» – так именовали норвежцы Александра. Дарами же конунга Александра и дарами сына его герцога Василья – жениха – премного довольны. Александр послал будущему тестю и нареченной невестке своей пять сороков соболей и столько же буртасских лисиц. Посадник ладожский извещал Александра, что вскоре вместе с ним выезжают из Трондхейма морским путем и послы короля Гакона – Виглейк, сын священника, и Боргар, рыцарь, дабы, мимо Котлина, Невою, Ладогою и Волховом, следовать в Новгород – Хольмгард. Предварительный брачный договор, а также и пограничный, и договор о союзе между Гаконом и Александром подписан: отныне Гакон – союзник Александру и Новгороду против шведов и финнов, Александр же даст помощь свою королю Норвегии против Авеля датского.
