Главным препятствием к сватовству и в глазах короля, и дворян его, и епископа трондхеймского было то – как сообщал затаенным письмом посланник, – что Александр якобы платит дань татарам. И Михаилу Федоровичу немало пришлось побиться над тем, чтобы доказать норвежцам, что только десятиною в пользу Орды и ограничивается вся зависимость Руси от монголов и что Александру и брату его, Андрею, удалось отстоять и право войны, и право мира, и право заключенья союзов, что не отнят и суд у великого князя Владимирского и что не обязан он отнюдь поставлять в войско Батыя, Сартака или Менгу хотя бы одного своего человека. Что же касается самого конунга Александра, то король Хольмгарда и вовсе ничего не платит ханам. Так что госпожа Кристин отнюдь не будет женою татарского данника. И в том Михаил Федорович, «рыцарь Микьян», дал руку.
«И вот теперь все, все пойдет прахом!.. Восстание!.. – презрительно думал Александр. – Мнится ему, безумцу, что как на псовую охоту выезжают: рога, шум, ор, крик!.. Эх, власти моей над тобой нет!..»
На словах же он высказал брату мягкий попрек в бесхозяйственности и расточительности. Тот вспылил:
– В нашем роду все щедры!.. Разве только батя один был прижимист. Вот и ты в него.
– А я так думаю, Андрюша: расточительный – то одно, а щедрый – то другое!..
– Вечно учишь! – рассердился Андрей. – Похвального слова от тебя не слыхивал!
– Как? А за белого кречета, что хану ты подарил?
– Да и то не без ругани!
– Стало, заслужил! – невозмутимо ответствовал Невский. – За кречета похвалил, а за кумыс Наганов ругать буду!..
Андрей вскочил и забегал по комнате, время от времени останавливаясь и дергая себя за тонкий и вислый ус, перечеркнувший тщательно выбритый маленький подбородок.
– Хозяев много со стороны! Каждый проезжающий волен моих воевод, волостелей снимать, а своих втыкать.
Невский презрительно промолчал. Андрей еще больше разжегся.
– Ты проездом Генздрилу моего за что снял? – спросил он заносчиво.
– То моя отчина. Ответа перед тобой не даю. Снял – значит, не годен: утроба ленивая, грабитель, негодяй, насильник. У себя на вотчине что хочу, то и молочу!.. И довольно про то! – отвечал старший.
Александра тоже начинал разбирать гнев.
– Ладно! – воскликнул Андрей. – То твоя отчина. А на Вятке? А на Волоке?
– То к Новгороду тянет!
– Вон оно что! – И Андрей даже присвистнул в негодованье. – Когда ты в Новгороде, то к Новгороду тянет! А как прогонят тебя купцы новгородские, сядешь у меня на Владимирщине, то уже другое поешь: долой отсюдова, господа новгородцы!.. В батю весь!..
– И тебе бы неплохо!..
Андрей не сразу нашелся что отвечать.
– Да ты не отводи, Александр! Я тебя в самом деле спрашиваю: зачем ты своих людей навтыкал, моих снявши?
– Сам ты просил об этом, – возразил Невский. – «Будешь, Саша, проезжать, – не чинись, накостыляй кому надо шею: таможник ли он, боярин ли, наместник ли из моих… И гони его прочь, коли не годен!..» Разве не говорил ты?
– Говорил. Но не говорил, что из своей дружины ставь.
– Добрых людей тебе ставлю. Мне самому те люди дороже плотников.
– Себе их и оставь. Мог бы и не военных ставить людей.
– Военный-то расторопнее, – попробовал отшутиться Александр.
Но Андрей еще больше разжегся. Видно было, как на его крутом лбу, над виском, прыгает жилка.
– Я давно хотел с тобой поговорить, – сказал он. – Устал я под рукою твоею ходить! Люди смеются…
– В каком ты это альманахе вычитал? – насмешливо спросил Александр и глянул на брата синими, потемневшими, как море в непогодь, очами своими.
– Не в альманахе, а все говорят: не знаем-де, кто у нас княжит во Владимире? Ты мостнику моему, купцу именитому, за что рыло в кровь разбил?
– Я мостнику – рыло? Какому? Когда?
– Акиндину Чернобаю… на мосту проезжаючи.
– Плохо ж ты знаешь меня! Стану я руки марать о каждую морду! Я слово ему сказал некое – и он вдруг кровью облился. Я тут ни при чем.
– Без своей опеки шагу ступить не даешь… То «зачем пьешь?», то «зачем…», – Андрей глянул на Дубравку и замялся. – То одно неладно, то другое! Знаешь, я ведь уже не маленький!..
– Хуже! – жестко произнес Александр. – Ты безрассуден. Кумыс, царевичем для твоей княгини посланный, псам на псарню отправил!
– Надоел ты мне с этим кумысом! Псы его лакали и будут лакать.
Александр поднялся: он весь был сейчас как бы одной сплошной волной гнева.
– Смотри, Андрей!.. Страшно слушать безумия твоего! Как бы крови твоей псы не налакались!.. Помни: я тебе не потатчик!..
– Не бойся. Не донесу! Сиди себе в своем Новгороде!.. Все знают: ты только на немцев храбрый… А тут…
– Что «тут»? Договаривай! – закричал Александр.
– А тут… у стремени Батыева до конца дней своих станешь ходить… да и нам велишь всем… да и детям…
И вдруг голос у Андрея пресекся слезами, и, застыдившись этого, он отвернулся и отошел в дальний угол.
И это сломало уже готовый рухнуть на его голову гнев Александра.
Невский молча глянул на Дубравку, покачал головою и почему-то на цыпочках, словно бы к тяжелобольному, подошел к брату и обнял его за плечи.
– Ну, полно, безумец, – ласково проговорил он. – И что это у нас с тобою сегодня? Да ведь у нас с тобою и лен не делен!..
Разговор о татарах продолжался и после того, как братья помирились. Не открывая старшему ни сроков, ни ближайших своих мероприятий, великий князь Владимирский уже не скрывал от брата принятого им решенья помериться силами с Ордой.
– Не тянуть надо, а дергать! Все принести в жертву, а свалить!
И снова, сдержав гнев свой, Александр принялся объяснять брату, почему несвоевременно будет сейчас любое движенье против татар.
– Нельзя, нельзя нам против татар восставать! – говорил Невский, как бы вдалбливая это свое глубокое убеждение в голову брата.
– А почему? – заносчиво спросил Андрей, останавливаясь и вполоборота взглядывая на брата.
И в это мгновенье Дубравка искренне любовалась мужем. «Словно кречет…» – подумалось ей.
– А потому нельзя, – продолжал Александр, – что на Запад почаще оглядываться надо…
– Какую истину изрек! – насмешливо воскликнул Андрей Ярославич. – Или я младенец!.. А что Запад? Германия вся в бреду…
– А Миндовг?
– Что ж Миндовг?.. Ты сам знаешь: с Данилом Романовичем…
– Данила Романович благороден. Перехитрить его мудрено. Но верою его злоупотребить можно… Так слушай же: Миндовг с Данилом Романовичем роднится, а сам корону от папы приемлет! Епископ кульмский, брат Гайденрайх, он безвыездно – ты про это знаешь? – у него, у Миндовга, живет. Вместе с ним и переезжает. Так ты сперва Миндовга от магистра, от Риги, оторви, а потом…
Но и здесь, хотя всем троим понятно было, что «потом», Александр предпочел не договорить, а только многозначительно усмехнулся.
Андрей на этот раз не перебивал: ему и впрямь было внове все, что говорил сейчас о Миндовге Александр. Однако еще большие неожиданности услыхал он вслед за этим.
– Марфа, королева Миндовговая, даром что православная, – продолжал Александр, – но ты знаешь… – Тут Невский взглянул на Дубравку: – Прости, княгиня, за просторечие! Ведь она, эта самая Марфа, королева, почитай, открыто, на глазах у всех, живет с Сильвертом, с рыцарем… А Миндовг – старая рысь! – ты думаешь, не знает про то? Знает! Только глаза закрывает. А чего ради, как ты думаешь? А того ради, что этот самый брат Сильверт у папы Иннокентия в чести. Что ни год, паломничает к престолу Петра. Хочет легатом быть… Ливонии и Пруссии!.. Вот почему Миндовг и видит, да не видит… А может, ты все это уже слышал? – спросил Александр.
– Да нет, где мне знать! – с полуобидой отвечал Андрей, вздернув плечом. – Тебе виднее: у тебя ведь сто глаз, сто ушей.
– Побольше, – спокойно и чуть насмешливо поправил его Александр.
Андрей замолчал.
Александр незаметно посмотрел на Дубравку. Подобрав под себя ножки в бисером расшитых туфельках, княгиня сидела, храня молчанье и на первый взгляд даже и спокойствие, кутаясь в яркую, с тяжелыми кистями, шелковую шаль, которая закрывает ее до колен.
Уже прохладно, и маленькие оконницы терема с цветными круглыми стеклами опущены наглухо. Слышно, как где-то ударяет время от времени в чугунное било усадебный сторож. Доносится ржание ярых, стоялых жеребцов из конюшен и грохот о деревянные полы их тяжких, кованых копыт…
Александра трудно обмануть: спокойствие княгини – только кажущееся, но ее волнение выдается лишь тем, что краешек ее нижней губы то взбелеет, слегка притиснутый зубами, то еще больше зардеется, словно лепесток гвоздики.
«Какая же, однако, ты скрытная девчонка!..» – думает Александр.
И спор между братьями опять разгорелся.
– И как ты не хочешь понять! – гремит Александр. – Кабы татары одни! А то ведь татары – это… только таран! – Невский обрадован этим вдруг пришедшим уподоблением и повторяет его: – Таран! Чудовищный таран. И он уже было покоился, этот таран. А кто же сызнова подымает его на нас? Кто его раскачать вновь хочет? Папа! Рим! Да еще рижаны – божьи дворяны!.. Ты что же думаешь – зачем легат папский Плано-Карпини был послан к Кукж-хану аж до Китая?.. Ну, то-то же!.. А ты говоришь!..
