Он молчит, и мы молчим!
«Здравия желаю, господин капитан, — говорит Миколай Митрич, чуть шатаясь, а руки по швам, — здравия, — говорит, — желаю!»
«Нет… не-ет, — закричал их-высок, — вы скажите сначала, навряд-офицер, живой вы сейчас… али мертвый?..»
«Что вы, господин капитан?.. Как же так можно… я, можно сказать, преставляться!..»
«Извольте, — говорит, — по всей дисциплине мне отвечать: живой али мертвый? С того света аль с этого изволите прибыть?..»
«Что вы, — отвечает Миколай Митрич. Видно, что тоже не в себе, в глазах словно дым, губы трясутся, и подбородок дергается, — что вы, — говорит, — господин капитан, разве на том свете есть штабс-капитаны?..»
«То есть как это так, господин навряд-офицер? Вы изволите… что… смеяться надо мной?» — еще пуще закричит их-высок и — за шашку. Я сзади за кончик держусь, думаю, отсадит руку — отсадит, а драться не дам.
«Никак нет, — говорит спокойно Миколай Митрич, — и не думал даже, не капитаны, а… штабс-капитаны. — Достал из кармана бутылку и на четыре звездочки капитану показал, взял табуретку, сел и говорит: — Как вам известно, у капитана погон чистый, а у штабс-капитана четыре звезды! Да-с! Налей-ка нам, Семен Семеныч!»
Ну, думаю, пронесло! Их-высок даже выронил шашку и тоже сел.
Налил я им по стакану, себе чашку под столом набурлыкал, смотрят они друг на друга пронзительно, и, вижу, в руках стаканы дрожат.
«Я, — говорит Миколай Митрич, — больше вас, господин капитан, не боюсь. Мне теперь ничего не страшно, окромя во… воды!»
«Ну, мне это, — отвечает их-высок, — это только приятно… я трусов да мертвецов терпеть не могу!»
«Тогда за ваше здоровье», — обрадовался Миколай Митрич и потянулся чокаться, не донес стакана и так его пропустил в один дух, что их-высок свой оставил и «Здорово! — говорит. — Гдей-то вы так расхрабрели?»
«Долго рассказывать, господин капитан… Давайте, — говорит Миколай Митрич, — поговорим лучше о чем-нибудь таком душеполезном… Я ведь знаю, что вы совсем не такой солдафон! Ведь вы в семинарии были…»
«Да, — говорит их-высок, — метил в попы, а оказался, как видите, лоцман!»
«Очень, — говорит Миколай Митрич, — даже приятно… Вот… вот… Как вы, — говорит, — полагаете, господин капитан, есть у нас теперь бог или остались одни только черти?..»
Их-высок как вскочит и — за шашку, а Миколай Митрич ни в чем, только малость привстал на табуретке…
«Ага, — закричал их-высок, — черти?.. Черти? Ага, я знаю теперь, кто вы такой!.. Что, есть бог, господин навряд-офицер?..»
«Прах! Прах, унесенный буйным ветром! Смерть, господин капитан! Смерть — бог над нами!..»
«Я так и думал, так и думал, — шепчет мне капитан, — так и думал, слышишь, что говорит?»
Я только головой ему мотаю: дескать, как нам не слышать, уж так-де хорошо понимаю, а сам на обоих гляжу и вижу, что дело пустое, а как с ним сообразиться — не знаю!
«Знаю, — еще раз повторил их-высок и руку к самому носу Миколаю Митричу протянул, — знаю теперь, кто вы такой!.. Вы… вы…» — но не докончил.
Миколай Митрич даже вскочил.
«Позвольте, — говорит, — мне течение мысли вашей, господин капитан, не очень понятно…»
«Непонятно? Вы смеете говорить: непонятно?..»
«Непонятно, господин капитан!»
«Непонятно… так сядем… налей-ка нам, Сенька, — говорит их-высок, отбросил шашку и сел. — Вам непонятно?.. Значит, вы и в самом деле живой человек, прапорщик, тьфу, подпоручик Зайцев, значит, вы того… не черт и не дьявол?»
Допились, значит, оба, — говорит Иван Палыч, но Сенька не взглянул на него и продолжал:
«Позвольте чокнуться, господин капитан», — говорит с улыбочкой Миколай Митрич.
«Да я с удовольствием, если так… только позвольте, позвольте, как же вы это сказали?»
«Что изволите, господин капитан?» — опять улыбается Миколай Митрич.
«Да ведь, по-вашему, так и выходит, что на свете теперь ничего, кроме чертей, не осталось?»
«Это уж точно, господин капитан… бога не стало, остались одни только черти… разного вида!»
«А вы, — говорит спокойно их-высок, — хилозофию, господин навряд-офицер, изучали?..»
«Нет, — отвечает Миколай Митрич, — у меня мечтунчик с детства пристал к голове, как у некоторых бывает родимчик!»
Их-высок опрокинул стакан и — об пол.
«Так-с… слушаю, господин навряд-офицер! Хорошо-с! Извольте теперь отвечать мне по всей дисциплине: бога нет?..»
«Был!»
Умственный разговор, — перебил Иван Палыч наше общее молчание, но Прохор на него рукой махнул, как на муху, а Сенька словно не слышал:
«Так-с! Хорошо-с, господин навряд-офицер! Что нам остается?»
«Боженята, господин капитан!»
«Многобог! Вот кто», — поднял руку их-высок, разжал пальцы на кулаке и бросил их книзу.
«Никак нет, — упирается Миколай Митрич, — боженята!»
«Многобог!»
«Никак нет: боженята!»
«Как боженята, — шепотком прошипел командир, — какие такие еще боженята?..»
«Очень простые, господин капитан, ко всякой нации теперь приставлено по божененку… Оттого, — говорит Миколай Митрич, — и войну ведем, что эти самые боженята спать людям не дают хуже, чем блохи!»
Что тут произошло, и рассказать невозможно: их-высок за тубаретку, размахнулся — хвось по столу.
«Вы, — кричит, — немецкий шпион! Вон, распросукин сын! Вон! Сенька, вяжи его! Вяжи сукина сына! Шпиона пымали!..»
Ну, братцы, я в сени, скорее в штаб, Миколай Митрич, гляжу, за мной бежит, еле одышится, а там уж стекла звенят, пальба поднялась нам вдогонку, пули только под ногами: вжик… вжик… Спятил, рехнулся! А все из-за пустого дела, — прибавил Сенька, выбивая из трубки, — выпили бы, как добрые люди, закусили, а то нет… Ну, за то и додрыгались!
— Вот ведь какое дело, — передохнул Иван Палыч, — что же дальше-то было с капитаном?..
— Да известно: сообщил Миколай Митрич в штаб, связали их-высок и откомандировали в… лазарет!
— Нескладно вышло! Теперь их-высок, наверно, в отставку, зато полковника с косой полоской получит! — закончил Иван Палыч. — Интересно бы знать, кого теперь назначат нам в командиры?..
— Найдутся, — сказал Прохор, — об этом тужить нечего! Это у них всё, — похлопал он Сеньку по плечу, — от беспривычки, с богом-то так вышло!..
— Да уж нескладно! — согласился Сенька.
Закинул Прохор кверху голову и заулыбался во все скулы: над самой у нас головой высоко летела журавлиная стая, унося с собой под крылом загубленные, трудные солдатские души.
Глава восьмая
Смертный перевоз
Плавучий остров
Как говорил Пек Пекыч, так все и случилось.
Получили мы еще в резерве полковой приказ, который Иван Палыч долго вертел сначала в руках, а потом приставил к самым глазам и расстановисто всем нам прочел:
§ 17. Следствие по делу командира 12-й роты капитана Тараканова по обвинению его в бездействии власти и упущении по службе в боевой обстановке временно приостановить ввиду тяжкой болезни означенного обер-офицера.
— Эна, как нашего капитошу завалили, — пыхнул дымом Иван Палыч и палец поднял, а глаза у самого смеются и под козлиной бородкой довольный калачик собрался. — Знаете, кто теперь командир?
— Нам что ж, нам кто ни поп — все батька! Однако мы все в один голос спросили: а кто, господин фельдфебель?
Иван Палыч собрал гармошку на лбу, опять поднял указательный палец и пробасил:
— Его благородие господин подпоручик Миколай Митрич Зайцев…
— Вот это да!
— Проведен по приказу… выходит, и в сам деле вернулся!.. Вернулся… да еще с чином!
— Ну и слава с Христом, что не черт с хвостом! — крикнул радостно Пенкин…
— Говорить тоже надо по делу, — ревниво наставлял Иван Палыч, — командир — дело не махонькое…
— Да нам-то што за беда?..
— Вам-то известно… только знаете, отчего так все случилось? Я вечерысь Пек Пекыча ветрел, про Миколая Митрича, видно, он из хитрости да малого почтения ничего не сказал, а мне, видишь ли, говорит: здравствуйте, говорит, господин фельдфебель — всему голова! Да-а!
Враскосок идти на этот раз Иван Палычу даже Пенкин не стал, все были этой переменой довольны, да и не о том каждый из нас думал.
В полдни, дня через четыре, заявился и сам Зайчик.
Поздравили мы его с благополучным возвращеньем и ротой, а у него и радости-то от этих поздравлений никакой на лице…
Уставился на Пенкина и первым долгом сказал:
— Вы извините, — говорит, — меня, ребята, пожалуйста, что писем ваших я не довез: я их в почтовый ящик бросил, вот только письмо Пенкина у меня как-то за обшлаг завалилось, вот и конверт еще цел. Пенкин, вернуть тебе, что ли?
Пенкин покрутил головой.
— Вы, значит, ваше-высоко, и домой не попали?.. — спрашивает осторожно Иван Палыч.
