чтобы выйти замуж за человека, которого видела только на фотографии. Боюсь, мне сейчас не вспомнить много счастливых мгновений.
Она слегка повысила голос, и они с Джейми косятся в сторону бабушки, но та не движется.
– По фотографии – это… обычно? – спрашивает Джейми.
– Раньше да, сейчас изменилось. Моя мать – невеста по фотографии. Отец уже жил здесь. О свадьбе договорились семьи. Мама не возражала, ее поколение ничего лучшего ожидать не могло. Но я родом отсюда. У отца странные представления. Сам он не хочет возвращаться, но говорит, нам важно не терять связь с родиной. С его родиной.
Шумно вздохнув, просыпается бабушка. Поправляет очки.
– Дзюнко, – окликает она внучку и задает ей вопрос по-японски, на который Сэлли отвечает с легкостью.
– Она спрашивает, буду ли я на портрете красивая, – объясняет она Джейми.
– И что вы ответили?
– Сказала, что велела вам рисовать так, как есть.
– Это одно и то же. – Из-за постоянной, обидной грусти по Джудит Джейми потерял бдительность.
Он не понимает, то ли пытается прогнать печаль, то ли растравить ее, подольщаясь к другой недоступной женщине. Его слова Сэлли не переводит. Она опять принимает свою позу, но на сей раз смотрит не в окно, а прямо на него.
– Что значит «дзюнко»? – спрашивает Джейми через какое-то время.
– Мое японское имя. – И после паузы добавляет: – Мне не нравится. Лучше бы у меня было одно имя.
Он приходит еще три раза. Пока пишет, Сэлли по-прежнему не спускает с него глаз. Джейми видит, или ему кажется, что в ее взгляде меняется настроение, так по полу плывут тени от листьев. Вызов – вот что он пытается изобразить, но, дабы пощадить родителей, никакого негодования, которое приходит и уходит. В том, как она смотрит на него, он замечает и любопытство. У Джудит всегда был веселый или скучающий вид. Наверное, невозможно провести столько часов, глядя человеку в глаза, и не навоображать себе невысказанную близость.
«Мне нравятся твои рисунки, поскольку нравится думать, что ты на меня смотришь», – говорила Сара Фэи. Нравится ли Сэлли думать о том, что он на нее смотрит? Работая над портретом дома, между сеансами, Джейми испытывает напряжение, судороги, сгущающиеся в острое желание. На заднем плане видна приближающая Сэлли к зрителю слабая загогулина, намек на скривление комнаты, отъезжающей от модели.
В последний день, когда она позирует ему, он подсовывает ей клочок бумаги со своим адресом. «Он хотел бы еще ее увидеть», – шепчет Джейми. Сэлли смотрит на записку, засовывает ее в карман. Когда опять поднимает на него взгляд, Джейми видит в нем презрение и испытывает ужасное чувство, что совершил большую ошибку. Ощущаемое им смятение в ее душе не имело ни малейшего отношения к нему. Он всего-навсего случайный прохожий, попытавшийся втереться к ней в сложный период. Спотыкаясь, Джейми работает еще полчаса, бросает. Он закончит портрет дома.
– Живой натуры достаточно, – объясняет портретист.
Через три дня, на рассвете, стук в его дверь: тихий, но настойчивый, непрекращающийся. Джейми вылезает из постели, спешит к двери, думая, что Сэлли все-таки пришла. В голове возникают видения, какая она, как бросится в его объятия, как они вместе уплывут.
За дверью двое мужчин, белые, не такие высокие, как Джейми, но скроенные на манер чемоданов. Они вваливаются, прежде чем он успевает прийти в себя от изумления, волокут его по комнате за руки, бросают на пол.
Помимо ужаса, его не покидает мысль, почему же он думал, будто Баркли явится сам. Джейми всегда представлял, будто у него хватит сил хотя бы попытаться с ним объясниться, воззвать к его чувствам к Мэриен, растолковать, что он обязан был ее отпустить.
Пока один чемодан запирает дверь и спокойно открывает кран в ванной, другой сидит на нем.
– Нам просто интересно, где она, – говорит он. – Больше ничего. Ты нам рассказываешь, мы сразу же уходим.
– Я не знаю, – отвечает Джейми. – Она мне не сказала. Хватило ума. Она знала, что он вас пришлет. Она поехала в Сиэтл, а потом еще куда-то. Больше мне ничего не известно.
– И ты думаешь, мы поверим, что вы не выдумали какой-нибудь план? – спрашивает тот, кто открывал кран.
– Посмотрим, – без выражения произносит другой.
Им нужно выполнить свою работу, вот и все. Никаких упрашиваний, объяснений не будет. Джейми понимает это, когда его ставят возле ванны, бьют по лицу, потом погружают голову и плечи в холодную воду.
– Я больше ничего не знаю, – твердит он, когда его вытаскивают.
Его опять засовывают в воду, вынимают, бьют.
– Пожалуйста, – повторяет он до тех пор, пока уже не в состоянии набрать воздуха, чтобы что-то сказать.
Утром он еще живой, приходит в себя, лежит, скорчившись на голом сосновом полу. С трудом поднимается, наливает горячую ванну. Прикосновение эмали ужасно, вода полна угрозы, но тепло облегчает боль. Сжавшись в ванне, в розовой от его крови воде, он думает, как быть.
Все, что он возьмет с собой, поместится в один чемодан. Немного одежды, лучшие краски, кисти, блокноты с набросками. Поскольку из дома Аюкавы он отправится сразу на вокзал, в одной руке Джейми несет чемодан, а в другой аккуратно натянутый на подрамник, не до конца просохший портрет Сэлли.
Глаза открывшей дверь горничной расширяются, впиваются в его опухшее лицо.
– Нет, – шепчет она и машет ему рукой: – Уходите.
– Пожалуйста, скажите Сэлли – Дзюнко, – или ее бабушке, или матери, или кому угодно, кто дома, что я пришел, принес портрет и мне нужно заплатить.
– Нет, – повторяет горничная. – Уходите!
Смущение Джейми усиливают общая растерянность, пульсирующая головная боль, настоятельная, срочная необходимость бежать из города. Почему горничная его выгоняет? Ведь он принес портрет. Ему нужны деньги, ему должны заплатить, и он готов на любую грубость, лишь бы их получить. Несколько громче он опять пытается объясниться, спрашивает Сэлли. Он почти кричит, когда за горничной появляется опрятный человек в сером костюме. Та с поклоном удаляется.
Джейми еще не видел мистера Аюкаву. Толстые кустистые брови так непохожи на легкие брови Сэлли, но, когда он их сдвигает, Джейми узнает выражение.
– Странно, что вы пришли, – говорит он.
– Я уезжаю из города, – смущенно отвечает Джейми, – и хочу получить оплату. За это.
Он разворачивает холст лицом к мистеру Аюкаве, чьи брови взмывают вверх. То же скорбное удивление, что у лица на луне. Отвечает он шепотом:
– Просто скажите мне, где она.
Джеймс таращится на него:
– Что?
Хозяин таращится в ответ:
– Мы нашли в ее комнате ваш адрес. Где она?
До Джейми наконец доходит.
Лавка древностей
ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
Через несколько дней после читки я, хотя и намеревалась добиться, чтобы Редвуд первым вышел на связь, сдалась и послала ему СМС.
«Маякни. Планирую совершенно нормальную приземленную тусу».
«С радостью! Проверю календарь и отпишусь».
Но прежде чем отписаться, молчал он неделю.
«Привет, незнакомка! Мама в городе, я бы хотел вас познакомить. Зайдешь на ужин?»
Когда я приехала, дверь открыла Кэрол Файфер. Она отступила для объятий, раскинув руки и разведя негнущимися зубцами пальцы.
– Ну вот она! – воскликнула мать Редвуда, говором навевая мысли о Лонг-Айленде.
Сначала я решила, что она имеет в виду себя. «Вот она я!» Лицо острое, как заточенный наконечник стрелы; волосы – идеальный вариант практичной стрижки под мальчика. Под строгим слоем угольных линий Кэрол Файфер держалась с царственной уверенностью, как духовный гуру или ректор университета.
– До смерти хотела с вами познакомиться, – сказала она, ведя меня за руку на кухню, потом отстранилась и осмотрела снизу доверху. – Не разочарована. Звезда до мозга костей.
Я издала раздраженный, пренебрежительный смешок.
– Мне понравилась ваша книга.
Она обернулась, просияв:
– Спасибо, дорогая. Большое спасибо. Я даже не ожидала, что из нее выйдет такое. Я просто хотела рассказать историю. Пусть мой сын сделает, – она повела руками, – что-то такое огромное. Но знаете, Мэриен для меня важна. Если честно, у меня был ужасный брак, и в самых глубинах кошмара я находила утешение в книге Мэриен. Она провела меня по самой темной части моей жизни. Вдохновила
