быть осторожнее, чтобы не опереться на впечатление. Задача сыграть такого человека – вымышленного или нет, – который показался бы живым.
– То же самое, когда пишешь, – встрял Кайл Дей, но на него никто не обратил внимания.
– Вообще-то вряд ли можно получить всю информацию о человеке. – Я разозлилась, что Лиэнн демонстративно обратила вопрос об актерской игре исключительно Хьюго. – Людям известны лишь крохи того, что мы делаем. Лишь малая толика того, о чем мы думаем. А когда мы умираем, все испаряется.
Аделаида посмотрела на меня с новой вспышкой интереса, острого, но нечитаемого.
– Маленький аэроплан моих родителей потерпел крушение. Они погибли, когда мне было два года, – объяснила я ей. – Меня воспитывал дядя.
– Вот как, – сказала она. – Значит, кое-что про Мэриен вы понимаете.
– Не знаю. Не могу утверждать.
– Митчелл Бэкстер, – вставил Трэвис, а когда Аделаида посмотрела на него предсказуемо пустым взглядом, добавил: – Дядя Хэдли. Режиссер «Турникета».
– Вот как, – повторила Аделаида.
– Он тоже умер, – уточнила я.
Кэрол попыталась вернуть нас к теме разговора:
– Мне кажется, Джейми Грейвз и мать Аделаиды, Сара, любили друг друга.
– У Кэрол, как всегда, пикантная версия, – съязвила Лиэнн.
Сэр Хьюго поднял свои сановные брови на Аделаиду:
– Вы тоже так думаете? Или, может быть, знаете?
– Детская любовь, – ответила та. – Надо признаться, я не так давно познакомилась с Кэрол, и, по моим наблюдениям, она считает, что любые два человека, у которых есть что-то общее, скорее всего, любили друг друга.
– Ничего не поделаешь, я безнадежный романтик, – улыбнулась Кэрол.
– А я нет. – И Лиэнн долила себе вина.
– Я тоже нет. – Сэр Хьюго откинулся на спинку стула. – Я безнадежный гедонист. Редвуд? Вы унаследовали устрашающий романтический ген?
– Он рецессивный, – сострила Кэрол. – А у его отца такого вообще не было.
– Я открыт возможностям, – раскинул руки Редвуд. – Не знаю, романтично это или нет. Возможно, я осмотрительный романтик.
– Когда я познакомилась с Редвудом… – Я избегала взгляда Лиэнн. – …Он сказал мне, его основное состояние – неопределенность, что едва ли романтично.
– А вы? – Аделаида опять посмотрела на меня с искрой во взгляде.
– Не романтик, – ответила я.
– Да ладно, перестань! – попытался Трэвис, который, как я начала ощущать, испытывал ко мне интерес.
В обычной ситуации я бы ответила на приглашение к флирту, но что-то в его сверкании, в его горячности меня отталкивало.
– Нет? – переспросила меня Аделаида. – А что тогда? Циник? Скептик? Стоик?
– Не знаю, – покачала я головой. – Такое ощущение, будто вокруг меня вечно все распадается.
– Ты шар-баба, – как обычно, нашелся сэр Хьюго.
– А что насчет вас? – спросила я у Аделаиды.
– Я долго была романтиком. Катастрофа. Думаю, с тех пор я то, что именуют оппортунистом. – Она внимательно осмотрела меня. Ее неумолимая уверенность напомнила мне хищную птицу, ястреба или сокола. – Небольшой вам совет. Знать, чего вы не хотите, так же полезно, как знать, чем вы занимаетесь. Может, даже больше.
* * *
После десерта, когда все переместились в гостиную еще выпить и послушать игру Редвуда, я прошла в ванную. На выходе в темном коридоре меня ждал человек. Аделаида. Она приблизилась, достав телефон.
– Не хочу шпионить, но вы не дадите мне свой номер? Возможно, у меня есть для вас еще кое-что про Мэриен, однако я не хочу, чтобы об этом знала вся команда. – Она говорила тихо, неторопливо.
Я не спросила почему и набила в ее телефон свой номер. Затем мы, не сказав больше ни слова, повязанные сговором, значение которого я не понимала, вернулись к безумным каскадам «Полета шмеля».
Неполная история семейства Грейвз
1936–1939 гг.
В похищении сына Линдберга обвиняют немецкого иммигранта по имени Бруно Хауптман. Казнят. Чарлз и Энн Линдберг, немилосердно затравленные прессой, бегут со вторым сыном в Англию. Кому-то в американском посольстве приходит в голову блестящая идея отправить летчика с дружественным визитом в германское министерство военно-воздушных сил, чтобы попутно собрать сведения о новом люфтваффе. Линдберг объезжает летные поля, заводы, институт экспериментальной авиации в Адлерсхофе. Обедает в позолоченном, сверкающем драгоценными камнями доме Германа Геринга, присутствует на открытии берлинских Олимпийских игр.
Гитлер, заключает Линдберг, может, немного и фанатик, но иногда для достижения целей фанатики нужны. (Линдберг – фанат достижения целей.) Немцы, похоже, кипят энергией; люфтваффе, увы, превзойдет все, на что способна Америка. Нет, лишение гражданства немецких евреев не очень хорошо, но нацизм, несомненно, предпочтительнее коммунизма, не правда ли? Две стороны одной медали.
В 1936 году Мэриен уже не Джейн Смит, потому что Баркли в тюрьме, о чем она узнает из газет. Маккуин, наверное, все еще может послать людей на ее поиски, но она больше не может прятаться, не может пропадать.
– На самом деле меня зовут Мэриен Грейвз, – говорит она на Аляске тем, кто знает ее больше двух лет, и людям не так уж трудно переключиться, поскольку теперь это, судя по всему, другой человек. В отличие от мрачной, замкнутой Джейн Смит Мэриен Грейвз смотрит вам в глаза, вроде даже способна на интерес, на удовольствия.
На отложенные деньги Мэриен покупает собственный высокоплан «Белланка» и начинает работать на себя. Какое-то время летает из Нома, живет в хибаре возле аэродрома. Мимо ее дома проходят доисторического вида овцебыки, будто нимбом, окруженные собственным замерзшим дыханием, густая шерсть монашеской сутаной болтается у щиколоток.
Поднимается цена на золото, и Мэриен доставляет к месторождениям геологов, инженеров, которые строят землечерпальные машины, и мужчин, которые на них работают. В зависимости от сезона берет туда или обратно рабочих консервных заводов и шахтеров. Летает к оленеводам, опускаясь почти к самым вихрящимся коричневым галактикам их стад.
Ей платят золотым песком, шкурами, дровами, маслом, виски. Довольно часто пытаются вообще не платить.
Довольно часто она летает на север через хребет Брукса, где деревья даже не стараются расти. В Барроу, на самой северной оконечности Территории, на перекладинах у домов сушатся шкуры тюленей и белых медведей; завидев ее аэроплан, воют собаки на привязи. Однажды, из любопытства, она летит за арку из китовых ребер, пометившую береговой край, над пазлом полуталого северного весеннего льда – ермолкой планеты, – далеко на север, чтобы увидеть место, где пазл начинает сплавляться в огромное ледяное одеяло, высоко вздымающееся там, где течения сталкивают льдины.
Головокружение от полета так далеко на север.
Баркли, когда за ним пришли федералы, не стал собирать армию адвокатов, а признал себя виновным в уклонении от уплаты налогов и получил семь лет. Он заплатил штраф государству, но ранчо осталось в целости и сохранности, поскольку уже давно было записано на Кейт. Остальным его имуществом – подпольными барами, кабаками, после отмены сухого закона ставшими легальными, гостиницами, долями в добывающих и строительных предприятиях, флигелем в Калиспелле, домом в Миссуле, бипланом «Стирман», в конечном счете найденным там, где его оставила Мэриен, – формально владеет Сэдлер. Даже банковские счета принадлежат компаниям, зарегистрированным на Сэдлера.
Мэриен летит под зеленым полярным сиянием. Под полуночным солнцем.
«Белланка» очень часто ломается, чинится и уже представляет собой мешанину «запчастей, летающих в конструкции», как говорят аляскинцы. Еще они говорят: «Лучше надеяться на то, что термиты возьмутся за руки». И все-таки аэроплан летает еще неплохо, однако в конце концов гроза сносит его на замерзшее озеро и разбивает вдребезги о скалы на противоположном берегу. Мэриен приобретает другой, с более мощным двигателем.
Опять став собой, она пишет Калебу, сообщает, где находится, прикладывает отдельное письмо Джейми, спрашивает его адрес, поскольку не может представить, что он все еще в том ванкуверском клоповнике.
Джейми уехал из Ванкувера, отвечает Калеб, ушел в горы, планирует пожить художником-отшельником. «Джейми принял решение внезапно, не сказав, что его вызвало, но вроде у него все хорошо. Похоже, мы все трое были задуманы для того, чтобы существовать в блистательном одиночестве».
Мэриен раздумывает слетать к Джейми, но оказывается, ей не хочется уезжать с Аляски, мысль о возвращении в ту жизнь пугает. Значит, вероятно, она все-таки не до конца прежняя. И не так уж глупа, чтобы признавать только один закостенелый вариант человека.
В свое время она перебирается
