— Выпьете вина, милорд?
— С удовольствием, — Эдмунд на всякий случай взглянул на Гая, но тот по-хозяйски улыбался и, пересев на другой ларь, блаженно вытянул ноги.
Пришла Гризельда, принесла вина и тут же разлила его в оловянные кружки с крышками. Подсев к Эдмунду, она заговорила с ним о чем-то вполголоса.
Гай повернулся к хозяйке.
— Ну как, уладила дело с соседом-кузнецом, Жаклин? Помнишь, ты мне что-то рассказывала про проделки его козла?
Она засмеялась.
— Этой старой шельме пришлось наконец признаться, что его мерзкое животное поедало мою капусту. Мы поймали козла как раз в тот момент, когда он лез через ограду, рассчитывая поживиться в моем огороде. Старик Жерар прямо-таки брызгал слюной от злости, но городской суд постановил, что животное было плохо привязано, а потому его хозяин должен оплатить мне все расходы.
— Теперь у тебя высажена новая грядка капусты?
Жаклин заливисто рассмеялась.
— Не только. Я ухитрилась убедить судей, что козел сломал мне ограду, прорываясь к грядке с капустой, поэтому у меня теперь новая ограда.
А он действительно ее сломал?
Жаклин прекрасно знала, что лорд де Жерве вправе пересмотреть любое постановление городского суда, но без тени смущения призналась, что ограда могла быть разрушена и до вторжения рогатой скотины. В конце концов на дворе ночь и благородный лорд не при исполнении своих обязанностей.
Когда оба досыта насмеялись, Гай обнаружил, что парочка на соседнем ларе успела куда-то исчезнуть. Все шло как нельзя лучше.
— Пойдемте, милорд? — без всяких околичностей спросила Жаклин, рукой показывая на дверь в дальнем конце зала.
Гай приехал сюда с намерением получить удовольствие от Жаклин и унять свою кричащую плоть. Эта женщина могла лучше чем кто бы то ни было справиться с такой задачей, и не за деньги, а просто из дружеских побуждений, невзирая на свою профессию. Но Гай заколебался.
— Вам очень плохо, милорд? — деловито осведомилась Жаклин, подливая вина в его кружку, сразу же заметив и правильно истолковав его нерешительность.
— Да, — вздохнул он, не вдаваясь, однако, в подробности.
— И это боль душевная, — сказала она.
— Душевная, — подтвердил он.
— И облегчение плоти здесь не поможет?
— Сперва мне показалось, что поможет, но теперь я сомневаюсь, — он прикрыл глаза, откинувшись на спинку сиденья. — Это нечто большее, чем просто зов тела.
— И все же, это так же и боль тела?
Гай кивнул.
— Отчасти. Но это тот случай, когда через тело душе не поможешь, — он осушил кубок и мельком взглянул на дверь в соседнюю комнату. — Парню необходима ласка. Гризельда сумеет справиться с этим делом?
— Вы не хуже меня знаете, что сумеет, милорд, — с достоинством произнесла Жаклин, и Гай тут же поднял руку, как бы извиняясь, что усомнился в любовном мастерстве ее дочери.
— Нужно быть сильной женщиной, чтобы так пленить душу мужчины, — продолжала рассуждать Жаклин.
— Нужно быть женщиной, которая сильна своей наивностью и душевным целомудрием, — возразил он. — Женщиной, самый час рождения которой был проклят, женщиной, рожденной от ядовитого семени, но сумевшей, несмотря на все это, сохранить наивность и чистоту, ради которых мужчина готов пойти на смерть.
— Мужчины не идут на смерть ради наивности и чистоты, — заметила Жаклин.
Гай засмеялся, но не стал возражать.
— Да, они идут на смерть по зову искушения, ради того, чтобы еще разок угодить в сети страсти.
— Значит, женщина, сочетающая в себе невинность и в то же время заманивающая жертву в водоворот страсти, и есть то, что мучит вас, милорд? — спросила Жаклин, потягивая вино из своей кружки.
— Меня и этого парня, — откровенно ответил Гай.
— Ага, — кивнула Жаклин. — Юному лорду поможет Гризельда, но вам, милорд, сдается мне, не поможет уже никакая другая женщина.
Гай даже не попытался оспорить это утверждение, ибо оно было истинной правдой.
Он не спеша поднялся.
— Ладно, я вас оставляю, Жаклин. Постарайся, чтобы парень вернулся в замок до рассвета, — он выложил на стол тяжелый кошелек. — Спасибо тебе за беседу: мне после нее вроде стало легче.
Улыбка коснулась ее губ. Оставив кошелек на столе, она прошла с ним к двери.
— Позаботься об Эдмунде, — еще раз напомнил Гай, садясь на коня.
— Юный лорд в моем доме в полной безопасности!
— Да, знаю.
Он махнул ей рукой на прощание и поскакал из города в направлении замка, к своей постели, и в самом деле чувствуя себя немного лучше после разговора с женщиной, которая шестнадцать лет назад, будучи служанкой в доме его матери, лишила его невинности.
13
Первые гости начали прибывать через три дня; рыцари и их дамы в сопровождении оруженосцев, пажей, дружинников, сокольничих, менестрелей, конюхов с лошадьми: верховыми и боевыми — для сражений на арене.
У трех страдающих обитателей замка теперь просто-напросто не оставалось времени для переживаний. Рожки герольдов трубили с рассвета до заката, возвещая о прибытии все новых и новых гостей. Сьёр де Бресс и его дядя должны были приветствовать каждого. Пиршества продолжались целые дни напролет, поскольку мало кому из приглашенных удавалось приехать точно к обеду или к ужину. В обоих дворах и в фруктовом саду беспрерывно устраивались представления мимов и жонглеров, акробатов и танцоров.
Магдален оказалась свободной от обязанности присутствовать на всех пирах, поскольку все взяли на себя сенешаль, дворецкий и управляющий имением. Однако ей, как хозяйке, приходилось приветствовать гостей, а это само по себе — занятие утомительное. Впрочем, она была даже рада: целый день ей надо было улыбаться, разговаривать, интересоваться, удобно ли гости устроились. Намаявшись, она буквально валилась в постель и засыпала как убитая.
Эдмунд, казалось, с головой погрузился в пирушки, с удовольствием исполняя роль хозяина, сидел в обществе рыцарей, пил, играл в кости, пел и даже рассказывал истории, когда музыканты уставали и звезды уже начинали бледнеть на небосклоне. Он возвращался в господскую спальню далеко заполночь, когда жена уже спала.
Гай де Жерве предоставил чете де Брессов самим руководить приемами, но всегда был начеку, готовый в любую минуту вмешаться, если это потребуется. Все его общение с Магдален состояло из обмена банальными любезностями: он старался держаться отстраненно и видеться с ней лишь в присутствии посторонних. Он ощущал ее мучения не менее остро, чем свои собственные, но понимал, что облегчение может наступить лишь тогда, когда он расстанется с ней навсегда. Только после этого, стряхнув с ног прах их несчастной любви, он, может быть, сможет воскреснуть и склеить осколки разбитой жизни. Но уехать до окончания турнира — означало бы вызвать кривотолки среди гостей и обидеть Эдмунда, и он прятал свои страдания, улыбался, вел беседы, смеялся, и никто, кроме Магдален, даже и не догадывался, как ему плохо.
