— Милорд? Вы очень поздно заканчиваете свои дела.
— Чудесная ночь! А что с тобой? Сегодня ты упражнялся долго, на пределе сил. Неужели ты не устал?
Эдмунд пожал плечами.
— Разумеется, устал… но меня мучит другое…
— Что именно? — Гай подошел ближе, голос его был тих и участлив.
Эдмунд питал глубокое доверие к человеку, под чьей опекой прошли его детство и юность, и у него невольно вырвалось признание:
— Я так в ней нуждаюсь! — хрипло выкрикнул он, и в голосе его была мука. — Я не могу описать, как она мне нужна. Но она говорит, еще рано, ей нужно поправиться после родов, и мне нельзя пока что иметь с ней дело. Но я буквально с ума схожу, так я в ней нуждаюсь!
Он стиснул каменный парапет так, что побелели костяшки пальцев.
Гаю не надо было объяснять суть его мучений. Он сам также страдал последние две ночи. Он мог бы сказать молодому человеку, что есть способы унять эту потребность в женском теле, не прибегая к услугам жены, а недавно родившей женщине действительно надо дать время, чтобы восстановить силы и здоровье… Он сам последние недели прибегал к этим способам, унимая одолевавшую их страсть без совокупления. Но передавать такой опыт, эти знания, нажитые с его женой… Нет, это было невозможно!
Поэтому Гай сказал:
— Существует много простых способов решить эту проблему, Эдмунд. Идем. Пока еще не очень поздно, мы отправляемся в город.
Эдмунд вскинул глаза, словно собираясь возразить, но Гай де Жерве уже спускался по лестнице, решив, что посещение городского притона, возможно, пойдет на пользу и ему: если нарыв созрел, надо дать ему возможность прорваться.
В полном молчании они выехали верхом через задние ворота. Не в первый раз дядя и племянник отправлялись вместе на поиски развлечений. Во время их последней военной кампании Гай всегда заботился о том, чтобы направить юношеские порывы в относительно безопасную гавань платной любви. Он знал, что подавленное желание может сослужить плохую службу в разгар боевых действий, когда подвернувшаяся возможность безнаказанного овладения беззащитной жертвой становится порой непреодолимой. Гай из опыта знал, такой способ разрядки приносит мало удовлетворения и обычно толкает на новое и новое насилие. А самое главное — в такие мгновения человек теряет всякий контроль над собой, а нехватка сосредоточенности и хладнокровия на поле битвы столь же опасна, как и недостаток рвения.
Гай помнил, как однажды Эдмунд поддался искушению победителя и затащил в амбар сопротивлявшуюся женщину, которая всего минуту назад стала вдовой — труп ее мужа валялся на дворе дома. Помнил он также, что раскаянье Эдмунда было таким же сильным, как и зов тела, толкнувший его в горячке битвы на подобный грех. Эдмунд все же был не из тех людей, для которых право на насилие является естественной и само собой разумеющейся привилегией победителя, и, кажется, не из тех, кто грубо и безоглядно требует от жены исполнения супружеского долга.
«Интересно, долго ли Магдален сохранит в неприкосновенности свое тело? — вяло подумал Гай. — И сохранит ли она свою любовь ко мне, когда ей все-таки придется уступить мужу?» Мысли такого рода доводили Гая до исступления, но он отдавал себе отчет в том, что сам прописал себе и Магдален курс лечения, результаты которого не могут радовать ни его, ни ее. Ради Эдмунда он, конечно, мог бы перед своим отъездом приказать Магдален уступить мужу, но… Но он этого не сделает. Эдмунд должен сам найти ключи к сердцу жены, сам открыть тайны ее тела, сам научиться играть на струнах ее чувственности. Они оба еще так юны, а кроме того — Гай знал это твердо — Магдален вовсе не питала к Эдмунду отвращения, и, если тот будет достаточно терпелив, их супружеская жизнь со временем сможет достичь высокой степени гармонии.
Погруженный в эти раздумья, Гай не был расположен вступать в разговор со своим спутником, и они в полном молчании спустились с холма и въехали в город. Давно прозвучал сигнал «Гасить огни!», и ремесленники и прочие трудяги потушили огонь и закончили работу, потому что в отсутствии дневного света не может быть хорошей работы. Однако отдельные кварталы и улицы не спали. Существуют дела, которыми лучше всего заниматься именно ночью. Вот в сторону этих улиц, где жизнь только начиналась, и направились Гай и Эдмунд.
Свет фонарей падал из окон таверны: несмотря на поздний час, ставни были не закрыты. Из ее распахнутых дверей доносились возбужденные голоса и смех, сдавленное хихиканье, попискивание и приглушенные протесты — ночные охотницы, падшие обитательницы города занимались своим ремеслом повсюду, где можно было отыскать сухое местечко.
Эдмунд, поколебавшись, направил коня под вывеску с изображением черного барана.
— Я хочу сперва выпить, — заявил он.
— Там, куда мы направляемся, ты сможешь получить и то, и другое, — заверил его Гай, кивнув в направлении тихого, темного переулка. — Здесь уже рукой подать.
Разворачивая лошадь, Эдмунд решил, что лорд де Жерве, вместе со своим старшим единоутробным братом, проведший в этом квартале немалую часть отроческих и юношеских лет, разумеется, должен знать их лучше, чем племянник, покинувший Францию в десятилетнем возрасте и вернувшийся туда с мечом в руке только для того, чтобы утвердить свои права на владение замком Бресс, и не успевший в прошлый приезд испробовать на себе всех прелестей этой улицы.
Угловой дом был погружен в тишину, ставни на окнах наглухо заперты, но Гая это нимало не смутило. Не успел он спрыгнуть с лошади, как тут же из темноты вынырнул грязный молодчик, чтобы взять коня под уздцы, а дверь распахнулась, и на пороге с фонарем в руке появилась женщина. На ней было очень открытое, но опрятное платье, а на голове накрахмаленный чепчик.
— Добро пожаловать, милорд, — сказала она негромко и отодвинулась, пропуская гостей в дом.
— Добрый вечер, Жаклин, — ответил Гай и отступил чуть в сторону, — Сьёр Эдмунд де Бресс, прошу любить и жаловать.
— Милорд? — воскликнула женщина и поклонилась. — Какая честь для нас!
Этот развратный дом оказался совсем непохожим на те притоны, где ранее бывал Эдмунд. Рыцарей провели в большую комнату, она была чисто выметена, на столе горели восковые свечи.
— Гризельда! — тихо, но властно позвала женщина. Дверь открылась и в комнату вошла, вытирая руки о передник, девушка, маленькая, кругленькая, розовощекая.
— Да, мадам?
— Моя дочь, — обратилась Жаклин к Эдмунду. — Принеси вина, малышка.
И хозяйка улыбнулась Эдмунду, приглашая его присесть на скамейку-ларь возле камина.
— Выпьете вина, милорд?
