— Но в журнале это место должно быть описано.
— Если известно, где искать. Солдат не знает. Адриан задумался. Его брат объездил весь мир, ему удавалось обвести вокруг пальца разведки многих стран.
— Вы его недооцениваете.
—Он не то, что мы. Он чужой в горах.
— Да, — задумчиво произнес Адриан. — Он совсем другой. Куда он направился? Вот о чем сейчас надо подумать.
— В какое-нибудь труднодоступное место. Далеко от исхоженных троп. Место, куда редко доходили люди. Тут таких мест сколько угодно.
— Но вы только что сказали, что он... сужает район поисков.
— Что-что?
— Нет, ничего. Я просто размышляю. Не важно. Понимаете, он знает, чего не надо искать. Он знает, что ларец был очень тяжелым. Его надо было перевозить с помощью механических приспособлений. Поэтому он начнет свой поиск с чего-то, о чем в журнале не упоминается.
— Мы не знали этого.
— А он знает.
— Но сейчас ночь — что он сможет?
— Взгляните в окно! — сказал Адриан. В небе уже забрезжил рассвет. — Расскажите мне о том торговце. О Ляйнкраусе.
— Ляйнкраусе?
— Да. Какое он имел отношение к ларцу?
— Ответ на этот вопрос он унес в могилу. Даже Франческа не знает.
— Франческа?
— Моя сестра. Когда все мои братья умерли, она оказалась старшим ребенком. И конверт передали ей.
— Конверт? Какой конверт?
— С инструкциями вашего деда.
«...Поэтому, если окажется, что Альфредо не самый старший, ищите сестру...»
Адриан снова развернул листки отцовских воспоминаний. Если даже крупицы истины дошли сквозь десятилетия с такой точностью, то надо повнимательнее отнестись к этим разрозненным воспоминаниям отца.
— Моя сестра всю жизнь прожила в Шамполюке, с тех пор как вышла за Капомонти. Она лучше всех нас знала семью Ляйнкрауса. Старик Ляйнкраус умер в своем магазине. Там случился пожар. Многие считали, что это не случайность.
— Не понимаю.
— Ляйнкраусы — евреи.
— Ясно. Продолжайте. — Адриан перевернул страницу.
«...Торговца недолюбливали. Он был еврей... А для Савароне, который резко осуждал погромы в царской России... доброе отношение к представителям гонимой нации было естественным...»
Гольдони продолжал свой рассказ. Человеку, который придет в Шамполюк и заговорит о железном ларце, о позабытом путешествии в горы, о вырубке близ железной дороги, надо было передать конверт, унаследованный старшим ребенком Гольдони.
— Поймите, синьор, — говорил безногий. — Мы теперь одна семья. Капомонти и Гольдони. Столько лет прошло, никто не приходил, и мы все это уже давно обсуждаем вместе.
— Вы забегаете вперед...
— Да. Так вот, конверт направлял человека, который должен был здесь появиться, к Капомонти.
Адриан пролистал назад ксерокопированный текст:
«...Если бы ему понадобилось доверить кому-то тайну в Шамполюке, то, несомненно, старику Капомонти... надежен как скала».
— Когда Капомонти умирал, он обо всем рассказал своему зятю, Лефраку.
— Значит, и Лефрак знает!
— Только одно слово. Имя. Ляйнкраус.
Фонтин нетерпеливо подался вперед. Он был поражен. В мозгу вспыхнула слабая догадка. Так после долгого и запутанного допроса между отдельными фразами и словами наконец складывается некая взаимосвязь, объясняющая все, что прежде казалось совершенно бессмысленным.
Слова. Нужно положиться на слова, как его брат полагался на насилие.
Он стал быстро пробегать глазами текст. И наконец нашел то, что искал.
«Я смутно припоминаю малоприятный эпизод... Я уж и не помню, что именно произошло... но что-то серьезное, это вызвало у отца... гнев... гнев и печаль... складывается впечатление, что тогда он утаил... подробности происшествия.» «Утаил», «гнев», «печаль», «вызвало у отца...».
— Гольдони, послушайте. Постарайтесь вспомнить. Что-то произошло. Что-то неприятное, печальное, возмутительное. И это касалось семьи Ляйнкраусов...
— Нет.
Адриан удивился. Безногий Гольдони прервал его, не дав договорить.
— Что значит «нет»? — спросил он тихо.
— Я же вам сказал. Я их едва знал. Мы даже и не разговаривали.
— Потому что они были евреи? Потому что в те времена сюда дошли веяния с севера?
— Я вас не понимаю.
— Думаю, понимаете! — Адриан не спускал с него глаз. Альпиец отвел взгляд. Фонтин тихо продолжал: — Вы могли их и не знать. Но вы мне в первый раз за все время солгали. Почему?
— Не солгал. Они не были друзьями Гольдони.
— А Капомонти?
— И Капомонти.
— Вы их не любили?
— Мы их не знали! Они всегда держались особняком. Здесь селились другие евреи, и они тоже жили сами по себе. Неужели не понятно?
— Нет! — Адриан чувствовал, что разгадка совсем рядом. Возможно, сам Гольдони и не знал этого. — Что-то произошло в июле тысяча девятьсот двадцатого года. Что?
Гольдони тяжело вздохнул:
— Не помню.
— Четырнадцатого июля тысяча девятьсот двадцатого года. Что произошло?
Гольдони тяжело дышал, стиснув челюсти. Массивные обрубки некогда сильных бедер нервно задвигались в инвалидной коляске.
— Это не важно, — прошептал он.
— Уж позвольте мне об этом судить! — мягко возразил Адриан.
— Теперь-то времена другие. Многое изменилось в нашей жизни, — проговорил альпиец срывающимся голосом. — Но тогда так думали многие.
— Четырнадцатое июля двадцатого года! — Адриан бил в одну точку.
— Я же вам сказал! Это не важно!
— Черт бы вас побрал! — Адриан вскочил со стула. Он был почти готов ударить беспомощного человека. И тут слова были произнесены:
— Избили еврея. Молодого еврейчика, который пришел в церковную школу... Избили. Через три дня он умер.
Альпиец сказал. Но не все. Фонтин отошел от инвалидного кресла.
— Сына Ляйнкрауса? — спросил он.
—Да.
— В церковной школе?
— Он не мог поступить в государственную школу. А там можно было учиться. Священники приняли его. Фонтин сел, глядя на Гольдони.
— Вы не сказали... Кто участвовал в избиении?
— Четверо подростков из Шамполюка. Они сами не понимали, что делают. Так потом все говорили.
— Не сомневаюсь. Это самое простое. Глупые дети, которых надо оградить от наказания. Чего стоит жизнь какого-то еврея!
В глазах Альфредо Гольдони стояли слезы.
— Да...
— Вы были одним из тех четверых мальчишек? Гольдони молча кивнул.
— Пожалуй, я сам вам скажу, что тогда произошло, — продолжал Адриан. — Ляйнкраусу стали угрожать. Ему, его жене, остальным детям. И они молчали, никуда не стали жаловаться. Умер еврейский мальчик — вот и все.
— Давно это было, — прошептал Гольдони. Слезы текли по его щекам. — Теперь уже так больше никто не думает. А мы жили с этим грехом на душе. В конце жизни бремя еще тяжелее. До могилы ведь недалеко.
У Адриана перехватило дыхание. Его изумили последние слова Гольдони. «Могила... недалеко». Могила. О Господи! Неужели — это? Его так и подмывало вскочить, проорать старику свой вопрос прямо в ухо и кричать до тех пор, пока безногий не вспомнит. Точно. Но так нельзя. Не повышая голоса, он резко спросил:
— И что же произошло потом? Что сделал Ляйнкраус?
— Что сделал? — Гольдони печально пожал плечами. А что он мог сделать? Молчал как рыба.
— Похороны состоялись?
— Если и состоялись, мы об этом ничего не знали.
— Но ведь сына Ляйнкрауса надо было похоронить. Ни одно христианское кладбище, конечно, не приняло бы покойника-еврея. Где у вас тут хоронили евреев?
— Сейчас есть кладбище. А тогда не было.
— А тогда — где? Где? Где его похоронили? Где похоронили убитого сына Ляйнкрауса?
Гольдони отшатнулся, точно его ударили по лицу.
— Поговаривали, что взрослые — отец и сыновья — отнесли тело высоко в горы. Там и похоронили, чтобы над телом мальчика больше никто не измывался.
Адриан вскочил на ноги. Вот и разгадка.
Могила еврея. Ларец из Салоник.
Савароне Фонтини-Кристи узрел вечную истину в трагедии, случившейся в альпийском городишке. И использовал ее. Чтобы и святые отцы не забывали.
Паулю Ляйнкраусу было под пятьдесят, внук торговца и сам торговец, но живущий в другое время. Он не многое мог поведать о своем деде, которого едва помнил, или об эпохе унижений и страха, которую и вовсе не знал. Но это был энергичный, толковый коммерсант, которому удалось значительно расширить семейное дело. И он сразу понял, что внезапное появление Адриана вызвано событиями чрезвычайной важности.
Ляйнкраус отвел Фонтина в библиотеку, подальше от жены и детей, и снял с полки фамильную Тору. На фронтисписе книги был изображен подробный план с указанием маршрута к горной могиле сына Ройвена Ляйнкрауса, похороненного 17 июля 1920 года.
Адриан тщательно срисовал план и сверил свой рисунок с оригиналом. Все точно. Теперь путь к месту, где покоится неведомое, открыт.
У него осталась последняя просьба. Ему надо позвонить в Лондон — разумеется, он оплатит этот звонок.
