Они молча стояли в погруженном в глубокую тишину помещении, куда не доносились звуки извне, где не раздавалось ни единого шороха или вздоха. Даже газовые рожки, казалось, горели без обычного для них шипения.
Открыв глаза, Женевьева устремила взгляд на обнаженную грудь лежавшего перед ней трупа.
– Нет, – прошептала она, и на глазах у нее выступили слезы облегчения, смешанного с отчаянием. – Это не мой муж. Прошу вас, накройте его снова. Я не знаю, кто он.
– Это точно не Энгус? – настойчиво спросил Уильям. – Вы уверены?
– Да. – Стоунфилд отвернулась от тела. – У него нет шрамов. У Энгуса на одной стороне груди было несколько шрамов, которые не спутаешь ни с какими другими. В это место Кейлеб ударил его ножом во время одной из встреч. Я помню, где именно они находились, я сама зашивала ему рану. У этого человека их нет.
Сыщик проводил ее к выходу.
– Простите меня за то, что я привез вас сюда, – проговорил он с горечью. – Я бы не стал этого делать, если бы знал о шрамах. – Он кивнул служителю морга, а констебль направился следом за ними.
– Я в этом не сомневаюсь, мистер Монк, – ответила Женевьева, негромко кашлянув, а потом вдруг покачнулась, закрыв лицо рукой. Уильям поддержал ее, а полицейский поспешно подошел к ней с другой стороны, чтобы вывести ее на улицу, на свежий ночной воздух.
– Спасибо. – Сыщик взглянул на констебля: – Я провожу миссис Стоунфилд домой.
– Да, сэр. Всего доброго, сэр, – отозвался тот и поклонился миссис Стоунфилд. – Мэм.
* * *
На следующий день, когда суд продолжил рассмотрение дела Кейлеба Стоуна, Рэтбоун уже знал о событиях предыдущего вечера, весьма сожалея как о том, что Женевьеве пришлось вынести столь жестокое испытание, так и о том, что найденный труп не принадлежал Энгусу. Последнее обстоятельство разбудило у него в душе глубокое чувство. Миссис Стоунфилд ничего не стоило заявить, что она опознала тело мужа. То, что кто-то может ей возразить, казалось Оливеру очень маловероятным, а личность этого бедняги, кем бы он ни был, теперь почти наверняка так и останется неустановленной.
– Она, конечно, испытала такой соблазн? – спросил юрист Монка, поднимаясь вместе с ним под дождем по лестнице, ведущей в здание Центрального уголовного суда. – Ее едва ли привлекли бы к ответственности за подобную ошибку, даже если б это удалось доказать. Она смогла бы разом решить все свои насущные вопросы.
– А мы – свои, – мрачно согласился Уильям, распахнув вслед за Рэтбоуном массивные двери и стряхнув воду с зонтика, прежде чем сложить его. – Однако нет. Ей хватило одного взгляда, чтобы заявить, что это не он. О чем она думала по дороге в морг и в те несколько минут перед тем, как ей показали труп, мы, очевидно, уже никогда не узнаем. Если у нее даже возникало подобное желание, к тому времени она успела его подавить.
– Необыкновенная женщина, – негромко заметил Оливер, снимая шляпу. – Если б я мог точно знать, чем все это для нее кончится!
– Вы не надеетесь выиграть? – спросил Монк.
– Не слишком, – признался юрист, – но я сделаю все, что могу. Пока что мы точно не проиграли.
В этот день сыщику предстояло выступить первым из свидетелей. Он рассказал о поисках Энгуса, во время которых обнаружил его одежду у бродяг на Вест-Индия-Док-роуд и выменял ее на свою собственную
Потом он описал, как преследовал Кейлеба вместе с полицейскими и как его, наконец, арестовали в прибрежных топях. Рэтбоун не стал спрашивать Монка о его предыдущей встрече с подсудимым, поскольку всё, что он тогда заявил, не могли подтвердить другие свидетели. Арчи Маклиш ничего не слышал, находясь за самодельной дверью в противоположной стене.
После того как обвинитель задал последний вопрос, с места поднялся Эбенезер Гуд. Он осторожно посмотрел на Уильяма, так что их взгляды встретились. Гуд сразу понял, что имеет дело с профессионалом. В глазах у него появился блеск, а на лице – улыбка, чем-то напоминавшая волчий оскал. Однако, обладая достаточной хитростью, адвокат не собирался нападать на того, кого ему явно не удастся победить.
– Вам известно, где Энгус Стоунфилд находится сейчас, мистер Монк? – спросил он подчеркнуто вежливо, словно собирался завязать ни к чему не обязывающий разговор, сидя где-нибудь в трактире за кружкой эля.
– Нет, – ответил сыщик.
– Располагаете ли вы неопровержимыми доказательствами того, что он жив или мертв?
– Нет.
Улыбка на лице Гуда становилась все шире, если такое вообще было возможно.
– Нет, – согласился он, – как и никто из нас! Благодарю вас за ваши показания.
Поднявшись, Рэтбоун пригласил в зал лорда Рэйвенсбрука. Зрители заметно оживились, что свидетельствовало об определенном интересе, однако их оживление длилось недолго. Обстоятельства стали складывать не в пользу обвинения, и Оливер хорошо это понимал.
Рэйвенсбрук поднялся на свидетельскую трибуну, сохраняя внешнее спокойствие. Однако поза его казалась излишне напряженной, и он упорно смотрел лишь прямо перед собой. С подобным горестным мужеством Майло вполне мог отправиться на расстрел. Энид опять находилась в зале, сидя рядом с Эстер, однако он, похоже, не замечал жены, не говоря уже о том, чтобы специально искать ее взглядом.
После того как лорда Рэйвенсбрука привели к присяге, Рэтбоун, приблизившись, начал допрос:
– Милорд, если я не ошибаюсь, вы знали обоих братьев с самого рождения?
– Нет, – поправил его свидетель, – с тех пор, как умерли их родители. Им тогда было чуть больше пяти лет.
– Прошу прощения. – Обвинитель решил задать вопрос по-другому. – Вы знали их обоих. Они являются вашими родственниками, да?
– Да. – Рэйвенсбрук с усилием сглотнул.
Стоявший довольно далеко Рэтбоун тем не менее заметил, как у него напряглось горло и с каким трудом давались ему ответы. Для человека с таким характером – гордого, исключительно скрытного, приученного управлять эмоциями и редко выражать их словами, даже в тех случаях, когда это следовало сделать, – подобное занятие наверняка казалось чем-то вроде пытки.
– Итак, когда они осиротели… – продолжал Оливер, сознавая, что вынужден спрашивать о таких вещах, несмотря на то что ему этого абсолютно не хотелось. Обстоятельства дела, которое сейчас разбиралось, уходили корнями в прошлое. Однако что, если никакого преступления вообще не существовало и он сейчас напрасно подвергает этого человека столь изощренным мукам в присутствии множества людей? – … Вы взяли их к себе в дом и заботились о них как о собственных детях, если я не ошибаюсь?
– Нет, не ошибаетесь, – ответил Рэйвенсбрук с мрачной суровостью, не отводя взгляда от лица Рэтбоуна, словно ему упорно не хотелось замечать остальных присутствующих и он старался убедить себя в том, что они с обвинителем беседуют только вдвоем, встретившись в каком-нибудь уединенном клубе. – Такой поступок представляется мне весьма естественным.
– С точки зрения великодушного человека, – согласился Оливер. – Значит, начиная с пятилетнего возраста Энгус и Кейлеб Стоунфилды жили в вашем доме и воспитывались как ваши сыновья?
– Да.
– Вы в то время были женаты, милорд?
– Я был вдовцом. Моя первая жена умерла совсем молодой. – Лицо Рэйвенсбрука казалось совершенно бесстрастным, и лишь слабая тень сожаления промелькнула на нем в какое-то мгновение, чтобы тут же исчезнуть. Он явно не собирался выставлять на всеобщее обозрение собственную уязвимость. – Спустя несколько лет я женился на моей теперешней супруге. К тому времени Энгус и Кейлеб уже повзрослели и стали жить самостоятельно. – Лорд по-прежнему не смотрел в сторону Энид, как будто опасаясь, что она догадается о его страданиях и заставит его открыться.
– Итак, вы оставались для них единственным близким человеком? – продолжал настойчиво интересоваться обвинитель.
Кейлеб отодвинул руку от стоявшего рядом конвойного, так что его кандалы зазвенели, ударившись об ограждавшие скамью подсудимых перила.
Судья подался немного вперед.
– Какова цель ваших вопросов, мистер Рэтбоун? – поинтересовался он. – Мне кажется, вы до сих пор спрашивали лишь об очевидных вещах.
– Да, ваша честь. Я собираюсь спросить лорда Рэйвенсбрука об отношениях между братьями в детстве, – объяснил Оливер. – Мне лишь захотелось выяснить, сколь глубокое представление о них он имеет.
– Вы уже установили это. Пожалуйста, продолжайте, – велел судья.
Поклонившись, Рэтбоун вновь обернулся к Рэйвенсбруку:
– Когда вы познакомились с ними, милорд, они любили друг друга?
Майло раздумывал совсем недолго. На лице у него появилось любопытное выражение замешательства и негодования, словно ответ на подобный вопрос вызывал у него отвращение.
– Да, они были весьма… близки. В то время я не замечал противоречий между ними.
– А когда вы их заметили?
В ответ Рэйвенсбрук промолчал. На лице его вновь появилось выражение страдания и неприязни, которое вряд ли могло кого-то удивить. Воспоминания о том, как Энгус и Кейлеб любили друг друга, слишком противоречили тому, с чем ему пришлось столкнуться сейчас. В этот момент сочувствие к нему, казалось, сделалось физически ощутимым.
